Бинты сняли позавчера.
Эрвин честно считал операции, пока их количество не перевалило за дюжину. В прежние времена восстановление после такой чувствительной и деликатной пластики заняло бы куда больше времени, но на дворе стоял двадцатый год, и благодаря какому-то невероятно действенному (и с таким же прилагательным дорогому) курсу реабилитации его даже почти не колбасило. Болевой синдром ему снимали регулярными дозами не вызывающей привыкания щадящей анестезии. Швы заживали на нём как на собаке благодаря инновационным средствам, доводившим регенерацию тканей чуть ли не до такой степени, что позавидовал бы марвеловский Росомаха.
Все эти пассажи сильно напоминали скрытую рекламу пластической хирургии. Эрвин всё пытался разглядеть своё отражение в мутной поверхности столовой ложки, из-за вогнутости которой наблюдал у себя нечеловеческих размеров шнобель. Эрвину показали зеркало один раз, и увиденное там его слегка удручало.
Левый глаз видел превосходно: кислота в него даже не попала, и временная потеря зрения объяснялась чем-то другим, что-то из малоизученной области. Борьба за жизнь правого глаза, котороый, кажется, проще было изъять совсем, ещё не была завершена, и мужчина носил трогательную повязку. Вот только на пирата или гангстера он с ней был похож меньше всего.
На изувеченных мусульманок, с которыми за немыслимо ничтожные провинности расправлялись тем же способом мужья, которым скандально известный "Чёрный шторм" выразил несогласие с действиями прокурора, он по крайней мере тоже не походил. У тех не было возможности и права вернуть себе утраченное лицо, а у него - была. Во всех смыслах. Когда Эрвин будет выглядеть достаточно прилично, чтоб появиться на людях, он выскажет всё, что по этому поводу думает, лично. Если Каспар сдержал обещание и ни словом не обмолвился о встрече с другом в своей передачке, комментариев общественность толком никаких не получила. Было бы интересно узнать, кто и что об этом вообще говорил. Отец, например, а кстати где он. Или Джинни, которую-то уж точно пытались развести на откровенность писаки, охочие до эксклюзива. Проблема в том, что девушка знала не больше остальных.
Если кто-то что-то и имел право утверждать, то только сам прокурор Розенблатт, и это первое, что требовалось сделать по выходу из палаты. Так он сам себя убеждал.
Смея надеяться на последние деньки покоя, последнее, что ожидал услышать Эрвин, было "К вам посетительница, герр Розенблатт."

Отредактировано Erwin Rosenblatt (2013-08-12 23:24:20)

Рекламным слоганом для работников Шарите могло бы быть "Предоставьте нам заботу о вас". С того момента, как Эрвин поступил в чуткие руки врачей, самостоятельная жизнедеятельность для него прекратилась. Он предполагал, что ему суждено умереть в своей постели - не от повреждений и не от скуки, а от дезинформации. Между его палатой и остальным миром возник железный занавес, строго охраняемый сотрудниками госпиталя. Не тревожьтесь ни о чём, ничего не бойтесь и ни о чём не думайте. Вы здесь для того, чтобы поправить своё здоровье. Расслабьтесь, не переживайте и лучше проведите на прогулке или за чтением лишний час. Впрочем, вам как раз лучше не читать, герр Розенблатт.
Эрвин, может, и воспринял бы лечение как незапланированный отпуск, да только не будучи так жестоко выдернутым из привычной повседневности. Трудно было смириться с тем, что за пределами Шарите жизнь продолжается, ещё труднее было хоть как-то восстановить картину происходящего в мыслях. Поэтому Розенблатт готовился к сюрпризам.
Что за "посетительница" пришла его навестить, Эрвин гадал недолго. Особенно много подруг и любовниц вокруг него никогда и не было, на роль женщины, готовой поддержать его в беде, пожалуй, одна Джинни бы и сгодилась. Эрвин не предполагал, что она придёт, но удивлён был скорее приятно. Готов к встрече он, конечно, не был, но надеялся, что при виде шефа в простом спортивном костюме с капюшоном, белой футболке и кроссовках она не разочаруется в нём навсегда. К тому же, сейчас его волосы были чуть длиннее, чем обычно, а лицо... на лице всё было не так плохо, как сразу после инцидента, но неподготовленную девушку могло слегка шокировать.
Эрвин подумал, что надо стараться держаться к Джинни больше левой стороной.
Вирджиния тоже была одета проще, чем обычно. Такой, кажется, она и была за пределами своей приёмной, вне здания суда: удобно и неброско одетая, никак не походящая на шикарную цыпочку, какой обычно казалась она для тех, кто видел её исключительно препятствием на пути к кабинету Эрвина. И, хотелось надеяться, пришла она тоже с неформальным визитом.
В дальнем углу помещения тихо беседовал со своей женой работник департамента транспорта, загремевший сюда неделю назад посреди ночи. Эрвин даже это запомнил, потому что того доставляли в палату чуть ли не с песнями и плясками, и прокурор даже проснулся. Вроде бы что-о связанное с язвой желудка. Подле фикуса, вытянутого чуть ли не до потолка, накачанная силиконом резиновая Зина жаловалась на что-то своему папику. Больше никого в просторном светлом помещении не было. Джинни идеально вписывалась в нейтральный спокойный интерьер.
- Давно не виделись. Здравствуй, Вирджиния.
Вообще-то они редко здоровались за руку... да и вообще иначе, чем кивком головы и вежливым "доброе утро". Но в этот раз что-то заставило Эрвина протянуть Вирджинии руку.

- Что ты. Я рад тебе. Хорошо, что ты пришла.
Не прибавлять в конце каждой фразы "Джинни" в определённые моменты жизни было довольно непросто. Ну не любила она, когда шеф сокращал её имя. Считала это то ли фривольным обращением, то ли просто излишеством, но почти всегда тихо, деликатно, но безапелляционно исправляла.
Вопреки непрямому приглашению, Эрвин сел напротив девушки, так что между ними негласной психологической преградой мог служить стеклянный столик с символическим букетиком цветов. Нет, сесть рядом с ней - это слишком на сегодня, с таким лучше подождать.
- Для полноты картины придётся оттяпать руку или ногу, - грустно усмехается Эрвин, но улыбка не выглядит вымученной. Просто он сам понимает, насколько это не смешная шутка, - Только чего толку, когда корабль давно тонет.
После этой надуманной метафоры Эрвин недолго помолчал, решая, куда смотреть менее неприлично: на коленки Джинни или ей в глаза.
- Прекрасно. Знаешь, на самом деле прекрасно. Ещё месяц назад мне казалось, что придётся пролежать под одеялом до конца своей никчёмной жизни, - Розенблатт неопределённо плавно провёл рукой по воздуху на уровне груди, - Ну, знаешь, встречать и провожать рассветы, видя их из одного и того же окна. Как в кино: вокруг кто-то бегает, меняется обстановка, за окном мгновенно опадают листья, наступает зима, затем всё снова становится зелёным... и только я лежу неподвижно со стеклянный взглядом.
"Господи, какой бред ты несёшь. Заткнись, дурак, пока она не решила, что ты тронулся."
Эрвин опять замолчал и опять нарушил молчание слишком резко:
- Меньше всего мне сейчас хочется спрашивать, что творится в Берлине, но это надо знать. Всё очень плохо, да?
Честно признаться, он ждал холодного делового отчёта, речи-автоматной очереди. Джинни за время работы успела зарекомендовать себя как ходячий органайзер, всегда всё знающий и всё помнящий. Герра Розенблатта явно ждало откровение: навестить его пришёл не любимый незаменимый калькулятор и автоответчик, а живой человек, и дело тут вовсе не в коленках.

Отредактировано Erwin Rosenblatt (2013-08-15 01:22:24)

Выглядеть жалко для прокурора - это непрофессионализм.
Выглядеть жалко перед стороной противника - это заведомое поражение.
Выглядеть жалко для начальника - это убожество.
Выглядеть жалко перед подчинёнными - это позор.
Выглядеть жалко для мужчины - это повод задуматься о своей жизни.
Выглядеть жалко перед женщиной... лучше уж сразу - в петлю.
Мягкая, деликатная, тактичная Джинни больше всего напоминала мать, ласково журящую разбившего колено сына. В её интонациях было равное количество упрёка, снисхождения и сочувствия, угадывались даже слегка покровительственные нотки, но обижаться на неё и вообще обращать внимания на тон Эрвин не хотел. Она ведь пришла к нему. Она, чёрт возьми, по доброй воле к нему пришла. Пожалуй, столь остро ощущать своё одиночество Розенблатту никогда не приходилось. Когда оно не напоминает о себе ежесекундно, его легче сносить. Хотя решающим фактором, пожалуй, было скорее то, что Вирджиния не имела никаких моральный и формальных обязанностей и предпосылок к тому, чтобы совершить визит вежливости. Но совершила.
- Слухи, Джинни. Сплошные слухи, и ничего конкретного, подкреплённого фактами. Обрывки передач, пару раз - случайно оставленная газета. Ну и услышанная вполуха болтовня. Об инциденте во время пресс-конференции канцлера судачили много, но я толком не знаю: когда это случилось, я едва мог шевельнуться. Потом все говорили уже пост-фактум, так что надо навёрстывать упущенное.
Джинни, похоже, была не против наверстать. Эрвин подал ей руку, как прекрасная принцесса, которую рыцарь приглашает на танец - чуднее не придумаешь. Прикосновение человеческой руки не вызывало отторжения.
Во внутреннем дворе, как и ожидалось, было довольно людно, но в целом не шумно. Эрвин отвёл Вирджинию подальше от основной массы гуляющих - к искусственному пруду, который только и годился, чтобы уток кормить. Этим в гордом одиночестве занималась зрелая дива, звезда модных журналов из нулевых. Она вряд ли стала бы подслушивать, к тому же, размеры пруда позволяли не спеша прогуляться вокруг него.
- Ты так молчишь, что я готов подумать, будто снаружи рухнул целый мир. Лучше скажи сейчас, если есть что-то, что тебя беспокоит. Не надо беречь меня. Как бы всё ни было хреново, я должен знать.

- Так и знал. Значит, от взрыва на Потсдамской площади они открестились, а вот Рейхстаг - это пожалуйста, всегда готовы.
Сказать, что Эрвина не занимала проблема "Чёрного шторма", было бы самой грубой ложью. Впервые он услышал о них приблизительно в семнадцатом году в связи с громким делом об ограблении нескольких банков. Правда, в традиционном смысле ограблений с лыжными масками, "всем лежать" и мешками банкнот не было, средства увели в несколько секунд через интернет, не оставив следов. Куда бежать и кого ловить, было неясно, и по сути виноваты оказались сами банки, недостаточно оградившие свои базы данных от стороннего вмешательства. Скандал был огромный, но мимо Эрвина он прошёл благополучно: его вклады не пострадали, делом этим он не занимался. Не занимался и никто другой, откровенно говоря: бороться с сетевой преступностью - всё равно что бежать наперегонки. Только ты хватаешь цель за хвост, как этот хвост становится ненужным рудиментом и отбрасывается, а потом ты обнаруживаешь, что и по хвост выследить обладателя невозможно. Инцидент обернулся бы обыкновенной катастрофой в финансовой среде, если бы не принял вдруг идеологический характер: в сети там и тут появлялись заявления о том, что деньги, украденные на днях, были конфискованы не у народа, но у режима, и будут направлены на борьбу с тоталитарной машиной.
Через некоторое время стало бессмысленно отрицать надвигающуюся войну. После начала конфликта в Дании сетевые террористы снова объявились, на этот раз - с грубой агитацией. Их недовольство порвало интернет, к тому же, у них обнаружилось огромное количество сторонников среди пользователей форумов. Угадайте, что стало причиной того, что Энгельберг в разгар войны поставил одной из первоочередных задач создание сетевой фильтрации.
Теперь, когда они так резко и агрессивно развиртуализировались, охота должна принять нешуточный оборот.
- Если никто не собирается этим заниматься, это сделаю я. Только в этот раз расследование афишировать не стоит, просто собери всё, что сможешь. Поняла? Всё, что есть в закрытом доступе. Сделай запрос в комиссию, занимавшуюся последствиями взрыва. Если понадобится - в Гемайншафт, от моего имени.
Эрвин взглянул на девушку сверху вниз. Удивительно, до чего однобоко и безлико можно воспринимать человека, пока жизнь не заставит тебя посмотреть на него другими глазами. Джинни за человека считать не приходилось вплоть до сегодняшнего дня, даже когда они пару раз ужинали вместе, особенно интересоваться её мыслями Розенблатту в голову не приходило.
- Если у тебя есть какие-то предположения и домыслы, говори. Я выслушаю всё, что ты можешь сказать. Бить тебя я за это точно не буду, даже если ты в чём-то ошибаешься.

Что-то в этом духе Эрвин примерно и предполагал. Сотрудничать с Гемайншафт и вести параллельные расследования было удобно, однако никакого влияния на них у прокурора не было. А вот его прищучить в случае чего могли, хотя для этого понадобился бы очень веский повод и серьёзное основание. Обособленность тайной полиции от МВД делала своё дело. Это был не недостаток системы, но хорошая предпосылка к расколу - как минимум.
- Интересно, однако, девки пляшут, - Эрвин со вздохом покачал головой, - Выходит, мы действительно чего-то не знаем. Ладно, будем делать выводы после того, как удовлетворят запрос. Не думаю, что есть смысл приносить мне всё, что ты получишь, сюда: я не собираюсь здесь задерживаться надолго. Было бы неплохо, если бы ты изучила данные. Может быть, ты заметишь что-нибудь, что позволит идти дальше. Договорились?
Эрвин сурово погрозил секретарше пальцем:
- И не смей даже думать об увольнении. Как же я без тебя справлюсь, Джинни? Нет-нет, даже не мечтай. Тебе осталось потерпеть ещё немножко, ты и так герой. День простоять да ночь продержаться буквально. Я надеюсь, ничего из ряда вон он не успел ещё натворить? Ты уж приструни его, если что. Пригрози, что дело придётся иметь со мной, если накосячит. Он знает, что получил мои полномочия временно - если не дурак. Меня там ещё не похоронили, нет? Уроды.
Последнее было направленно к кому-то абстрактному. Смещению любого высокопоставленного лица порадуется достаточно народа, чтоб карма регулярно получала мощный заряд негатива. Не секрет, что многие до сих пор плевались, вспоминая, какой сопляк сидит на месте генпрокурора. Впрочем, даже гавкнуть в его сторону открыто все побаивались. Интересно вот, разлаялись ли теперь.
- Хонеккер... блондиночка из "Вестника Берлина", серьёзно? И что она хотела знать? Надеялась услышать какую-то сенсацию? Подробности личной жизни? Не помню, о чём она там пишет. Ты не читала её работы?
Эрвин точно не припоминал ни одной её статьи. Он помнил кукольное личико, настойчивую манеру говорить и вопиющую надоедливость, но на этом образ завершался.
- Мерзкая бабёнка. Но ты же выстояла? Не сделает она превратных выводов?

- Да он и сам наверняка понимает, что недолго ему осталось плясать, Джинни. Ну, хочет человек оторваться, - Эрвин вздохнул и покачал головой. У него было чувство, что приходится говорить о малом дитя, - Наиграется пускай, всё равно не светит ему мой пост. И не переусердствуй с деликатностью, заставлять тебя упахиваться имею право только я.
От слова "совсем" не нравилось Эрвину то, что предположительно происходило сейчас в верховном суде. Исполняющий обязанности был, скорее всего, даже несколько старше, и это Розенблатта не устраивало: у него был свой взгляд на то, что необходимо делать и от чего лучше воздерживаться. Два года, проведённые в должности - конечно, недостаточный срок, чтобы переделать всё под себя, и всё же - срок. Если кто-то с более традиционными взглядами решит похерить всё, что Эрвин худо-бедно успел выстроить, будет прескверно. Джинни, умница, это понимала, и, похоже, была последней преградой на пути волкодавов, решивших что-то поиметь с несчастья Эрвина.
Было свежо, но не холодно. Прокурор и его секретарша догуляли до пруда, где медленно плавали утки, высматривавшие сердобольных пациентов, готовых их покормить. На Эрвина они косились с подозрением: вроде бы однажды он и бросал им булочку, но доверия не внушал.
- Я пробуду здесь ещё неделю. Точно не меньше, но, наверное, и ненамного дольше. Признаться, я страшно утомился во всей этой пасторали. Правда, мытарства не закончатся: придётся ещё разок лечь на операцию, но об этом никому уже знать необязательно.
Эрвин провёл кончиками пальцев по повязке.
- Протезирование - манна небесная нашего поколения. Говорят, будет не отличить от настоящего, хотя я пока не совсем уверен, что хочу этого. Посмотрим... По крайней мере, носить повязку всю жизнь я не хочу, сомнительный аксессуар.
Помолчав, Эрвин слегка качнул головой в сторону скамейки в тени плакучей ивы.
- Пойдём-ка присядем.
Пока Розенблатт был ещё в клинике и не имел возможности получить на руки материалы, необходимые для каких бы то ни было выводов, ему не хотелось осуждать действия журналистов. Они ведь вертятся, как белки на сковородке - взять того же Хаузера, страшно взглянуть иной раз. И всё же зарываться им не стоило.
Эрвин помолчал, затем серьёзно Взглянул на Вирджинию.
- И на кого же эта красотка намекала? Скажи это вслух. Сопротивление? Джинни, это откровенная провокация. У них нет никакого официального статуса. Винить просто агрессивную оппозицию нельзя, это всё равно что тыкать пальцем в воздух. Или они каким-то образом о себе всё же заявили?
Час от часу не легче. Будто одной шайки Робин Гудов Берлину недоставало.

- Признаться, я бы даже был рад, если бы ты омегерилась, Джинни. Кто-то же должен давать по заднице моему заместителю, пока я кукую в больнице. И мне, когда я вернусь на пост и стану дико лениться. Только не увлекайся, окей?
До Вирджинии у Эрвина сменилось три секретарши. Первая из них оказалась настолько неумелой, что мужчина отвечал на все звонки, разбирал всю почту и варил себе кофе сам. Зачем держать у себя секретаршу, когда она не знает твоего расписания, не умеет толком заполнять бумаги и на все вопросы только красиво хлопает глазами? Ошибкой было, конечно, вообще принимать её. Вторая так явно крутила перед Эрвином задницей и так откровенно пыталась затащить его в постель, что он предпочёл тихо и мирно с ней распрощаться. В компаниях друзей эта дамочка после рассказывала взахлёб, что прокурор предпочитает мальчиков. Третья была аккуратной, исполнительной замужней дамой и честно ушла в декрет спустя четыре месяца работы.
А потом он стал генеральным прокурором. В тот же день на его порог ступил этот арийский ангел, озаривший своей скромной улыбкой весь кабинет так, что заслезились глаза. Другой помощницы Эрвину с тех пор даром не надо было. Можно было бесконечно расписывать достоинства Джинни. Эрвин, правда, подозревал, что у неё совсем нет личной жизни, так что они пару раз вместе поужинали. И только.
- Значит, ты считаешь, что это серьёзно? Что ж, ты права. Не знаю, насколько можно верить отморозкам из Шторма, но их заявление о том, что они не причастны к теракту на Потсдамской площади было весьма и весьма красноречиво. Если, конечно, мои слова достаточно убедительны, свидетелей-то не было. Думаю, всерьёз заняться Сопротивлением в таком случае действительно стоит. Загвоздка в том, что придётся официально признать их существование, если так необходимо работать в их направлении. Всё, что до сих пор появлялось в СМИ - слухи и не более того. Получается, придётся их подтвердить. Нарвёмся мы.
Эрвин вздохнул и потёр переносицу.
- Ты знаешь, что утка может спокойно съесть пирог с утятиной? Я всё пытаюсь провести очевидную аналогию с людьми. Пока выходит неплохо.
Ещё один глубокий вздох. Эрвин удержался от того, чтоб начать тереть глаза, и сплёл руки на коленях в замок.
- Вот что, Джинни. Я понимаю, что за неделю всё собрать будет сложно, но ты постарайся. Я не планировал заниматься Сопротивлением, но ты меня убедила в том, что их нельзя сбрасывать со счетов. Так что всё, что ты найдёшь, должно быть у меня на столе. И... будь добра, купи, если будет время, компьютерные очки для меня.

- Пожалуй, верно. Человек не всегда был вершиной пищевой цепочки, неплохо бы иногда об этом вспоминать. В нашем случае больше похоже на то, что мы кусаем сами себя за хвост. В один присест сильный слабого съест. Не помню, из какого это фильма.
Говорить о таких вещах с Вирджинией было несколько странно. Рассуждала она разумно и прекрасно понимала, что Эрвин имеет в виду. Это было даже приятно, выходит, кто-то мог мыслить с ним если не на одной волне, то схожим образом. Весь небольшой круг общения Эрвина постоянно пытался ему перечить, если не руганью, то взаимной обидой оканчивались встречи с Каспаром, матерью, отцом, парой университетских приятелей за кружкой пива. Последние, правда, вели себя деликатнее, чем те, кто мог  напрямую сказать "Розенблатт, ты мудак" и не получить за это пропиздонов.
С другой стороны, Джинни была очень дипломатична. Никто не гарантировал, что она просто не поддакивает.
Визит её показался достаточно коротким, да и что требовать, когда элементарный такт не позволяет проводить вместе больше времени, чем необходимо, чтоб справиться о самочувствии и обсудить кой-какие насущные проблемы. Эрвин чуть помедлил, но поднялся со скамейки вслед за Вирджинией.
- Нет. Это всё, что я хотел. Если по пути к выходу я вспомню ещё что-нибудь, обязательно скажу.
Ничего не значащий дежурный жест предложения локтя на этот раз Эрвину особенно удался. До вечера было пока далековато, но на улице становилось слегка зябко. Гуляющие постепенно расползались по палатам.
До больницы Эрвин и Вирджиния дошли, перекинувшись парой слов о погоде и какой-то несмешной заезженной шуткой. В коридорах ничего, кроме гулкого эха шагов не нарушало стерильную тишину и покой других пациентов. На самом деле, можно было по ночам орать песни под гитару и вытанцовывать прямо перед чужими дверями джигу, всё равно звуконепроницаемые стены не позволили бы потревожить соседей.
Эрвин проводил Вирджинию до приёмной, где они задержались ещё на пару минут.
- До встречи, Джинни. Будь осторожна, пока тебе приходится отбиваться ото всего одной. И ещё раз спасибо.
Дождавшись, пока белокурая мисс совершенство окончательно скроется из виду, Эрвин вернулся в свою палату и лёг поверх одеяла. Ему ещё нельзя было читать, смотреть телевизор и пользоваться компьютером, хотя персональный "орех" неизменно лежал в кармане кофты. Звонить было некому, до ужина тоже надо было ещё дожить.
Эрвин закрыл глаза, стараясь выкинуть Джинни из головы. Она, хоть и внесла приятное разнообразие в рутину унылых дней, была живым напоминанием о том, что недолго осталось расслабляться.
Завтра они договорились встретиться во внутреннем дворе с Марлин. Она снова то ли увидела, то ли вычитала что-то жутко интересное, познавательное, удивительное, и была полна решимости поделиться этим с Эрвином.
Недолго погадав, что именно в этот раз будет рассказывать ему персональный ангелочек, Розенблатт неглубоко задремал.