Идёт охота на волков, идёт охота!
На серых хищников, матёрых и щенков.
Кричат загонщики и лают псы до рвоты,
Кровь на снегу и пятна красные флажков.
С тех пор, как умер Марк, Чёрный Шторм ни разу не дал о себе знать. Рихтер молчал. Бахман молчал. Все остальные, с кем пыталась связаться Ангелика, тоже не реагировали. Целые сутки она провела наедине с трупом Марка и хотела уже обратиться куда полагается обращаться в таких случаях, но внезапно позвонил Аугуст Райнер и попросил Гели предупредить охрану на въезде в жилой комплекс, что она ждёт электриков, водопроводчиков или кого-то ещё. Через несколько часов Аугуст с несколькими приятелями забрали тело - молча, не сказав ни слова. Аугуст, кажется, даже ни разу не взглянул Ангелике в глаза.
И в доме стало пусто. Поселилась смерть, и тягостное чувство вины больше не оставляло фрау Мецгер даже во сне. Она выкинула простыни, подушку и даже матрас, на которых спал Марк. Не оставила ни одного следа его пребывания в этом доме, не только потому, что боялась, как бы муж не заметил признаки присутствия кого-то в общем доме - как раз за это можно было переживать меньше всего.
Женщина стала искать причины того, что произошло. Она ведь видела, что Райнеру становится хуже. Заметила, что на его теле стали появляться пролежни. Не могла не обратить внимания на участившиеся приступы жара.
Да только что она могла?
Тишина захлёстывала с головой. В дом пришла сырость. Она была тяжкая и вязкая, распространялась по дому, точно зараза, по утрам лежала поверх одеяла, накапливалась в углах комнат, таилась между книгами в шкафу и под крышечкой позавчерашнего йогурта. Тишина и сырость через рот, ноздри и уши заполняли голову Ангелики, вынужденной находиться вдали от Берлина. Так было лучше для всех - она не досаждала мужу, которому была не нужна, и не докучала террористам, которых разочаровала.

Страшное началось позже - когда Берлин опалило пламя гражданской войны. Войны несколько односторонней, но страшной. В первый раз услышав знакомое имя в списке тех, кто был убит при оказании сопротивления полиции, Гели проплакала полночи. В другой раз повела себя уже более стойко, и более теперь её волновала судьба не убитых, а попавших под стражу: для них всё только начиналось.
К середине июля Ангелика перестала вести в голове список своих знакомых, оставшихся в живых и при этом не угодивших за решётку: можно было не загибать пальцы, чтоб пересчитать их. Война ещё не была проиграна, но всё шло к тому, что революции скоро перекроют кислород, и движение протеста будет задавлено.
Только теперь женщину волновало ещё и другое: Константина до сих пор не поймали. Значит, ещё был шанс на то, что ему удастся избежать казни и... И что, собственно? У него был только один шанс - бежать отсюда. Он-то это сможет, в отличии от Ангелики. Её шансы уехать таяли, как снег на весеннем солнце: единственного из Чёрного Шторма, кто мог помочь ей покинуть страну, Йенса Вагнера, вместе с его подружкой изрешетили месяц назад полицейские при попытке пробраться в дом нового помощника канцлера. На телах была найдена взрывчатка - кажется, они решили не сдаваться до последнего. Последняя надежда Гели была на брата, однако он бесследно исчез, и она подозревала, что не без помощи Юргена: ей уже удалось к своему огорчению узнать, что в своё время их с Йоханнесом переписку прервал дорогой супруг, справедливо видя в Рубале нежелательный для своего окружения элемент.
И оставался только Константин, но с какой просьбой идти к нему? Зачем искать его и подвергать опасности их обоих? Их троих...
Избавляться от ребёнка было давно поздно, к тому же, похоже, это был последний для Ангелики шанс стать матерью без осложнений и последствий: памятуя о болезни собственной матери, она не хотела рисковать, хотя и не чувствовала никаких нежности и трепета к куску плоти внутри себя, и не видела в себе никаких перемен. Кроме разве что лёгких болей в пояснице. Зато женщина поняла о себе кое-что важное, что едва ли имело непосредственное отношение к будущему ребёнку: она всё же любила Рихтера. Лгать себе, отрицая это, уже не хватало сил. Любила, потому что не могла не полюбить, потому что без любви женщина жить не может, потому что без любви жизнь была бы неполной. И вышло так, что полюбила она Рихтера, хотя, имей возможность выбирать, она ни за что бы не выбрала его. Но вышло так, как вышло.
Она не впадала в крайности, она была всё же умной женщиной и не била себя в грудь, - "жить без него не могу!" - и не желала оставлять ребёнка лишь ради памяти о Константине. И всё же сердце Ангелики было не на месте, и иногда она понимала, что единственное, за что ей действительно страшно - за него. Что он нарвётся на пулю или попадёт в каменный мешок, где жизнь его долго не продлится. Константин упрям, но не так силён, как хотелось бы. Он не сдастся, но его могут сломать. Тогда верить будет уже не во что.

Жарким июльским вечером, слишком жарким, чтоб не замечать жары, больше не выдерживая затворничества, Ангелика села в машину и направилась в сторону Берлина. Было почти восемь, и при самом лучшем раскладе женщина едва успела бы вернуться обратно, не нарываясь на проблемы. Если её остановят после полуночи на дороге, она, конечно, избежит ареста, но Юрген узнает, что жена зачем-то покидала свою загородную резиденцию в столь позднее время. Тогда им придётся как минимум встретиться и серьёзно поговорить... а скрыть за просторной блузкой наметившийся живот получилось бы едва ли.
Она въехала в город к девяти. Квартал, где прежде жил Константин, из трущоб превратился в руины. Дом Рихтера сгорел, в знакомых окнах отсутствовали стёкла и было очень похоже, что квартира вспыхнула изнутри как спичка. Все двери были распахнуты, и женщина зашла внутрь без особого труда. Стены и остатки мебели чернели от сажи, от постели остался только металлический каркас, от книжного шкафа - голый остов с несколькими корешками особенно прочных обложек книг. Но ничего даже близко похожего на труп Ангелика не нашла, и слабая надежда отчаянно трепыхнулась в груди угасающим огоньком. Покидала улицу Гели плотнее надвинув кепку на глаза: какие-то отморозки подозрительно косились в её сторону.
Соваться в штаб-квартиру было опасно, но сегодня женщина не боялась: уезжая, она решила, что и сдаться будет не страшно. Её не казнят без суда и следствия, скандал замнут и примут во внимание её беременность - значит, вряд ли посадят сразу. Разве что Юрген лично не отдаст приказ пристрелить её, но тогда уж - будь что будет.
Она хотела хоть раз увидеть Константина. Пусть в последний. Ни о чём с ним говорить и ни в чём упрекать его она не собиралась. Разве что хотела спросить у него, не винит ли он её в смерти Марка - мысль о том, что Рихтер её за это возненавидел, подтачивала душу.
Снаружи здание старого ночного клуба выглядело как обычно - этот квартал миновали волнения, сейчас здесь не было ни души. Код от двери Ангелика знала. Внутри, разумеется, на первый взгляд никого не было. Террористы бросили это место, пол покрывал плотный слой пыли, смягчавший шаги. Шаркая штанинами брюк, Гели прошла внутрь, в комнату с разномастными диванами и грудой окурков на кофейном столике, заглянула в заваленную посудой и побочными материалами производства взрывчатки кухню.
Пусто.
На секунду всё тело женщины пронзила острая ноющая боль, затем она почувствовала, как слабеет, и обессиленно опустилась на подоконник. Запустение этого места было ещё страшнее, чем сгоревшая квартира Константина. В носу предательски защипало, к горлу подкатил удушливый ком. Это означало конец. Люди, живо в воображении возрождаемые на этой кухне, что-то обсуждающие, курящие, готовящие очередную колбаску динамита, осторожно опускающие в бомбы взрыватели, пьющие несметное количество шнапса, смеющиеся и поднимающие стаканы за революцию - они сюда не вернутся. Это было не брошенное прибежище, это была могила новой жизни, так и не рождённой. Гели заплакала. Тихо. Давя плач на выходе из глотки и стирая слёзы ребром ладони, стоило им покатиться по щекам.
Из приступа бессильного отчаяния её вырвал короткий звук, донесшийся из дальней комнаты. Больше всего он был похож на клацанье нажатой кнопки на клавиатуре.

Альбрехт сидел сейчас рядом с Ангеликой на пассажирском сидении, придерживая на коленях рюкзак и глядя неотрывно в окно. Она нашла его перед компьютером в маленькой комнатке в бывшем штабе Шторма, совсем одного.
То, что Альбрехт чем-то болен, Гели наверняка не знала, но догадывалась: юноша выглядел не слишком здоровым и вёл себя чересчур уж нелюдимо. Но на просьбу Ангелики поехать с ним он кивнул и попросил только время, чтоб забрать кое-какие вещи. Даже сопротивляться не стал и сел с ней в машину.
На въезде в жилой комплекс (приближалось к полуночи) она отвалила охране сумасшедшее количество денег, чтобы у парня не брали идентификационную карту и не регистрировали его как посетителя. Пусть решат, что она завела себе непристойно юного любовника, чем что бы то ни было ещё. По дороге к резиденции, проходящей мимо небольшого леса, Гели открыла окно и закурила, только сейчас всерьёз думая о том, что же дальше делать с Альбрехтом.

Когда автомобиль поравнялся с коваными воротами особняка, Ангелика через бортовой компьютер дала им команду открыться. Не спеша объехав эллипсообразную клумбу, женщина затормозила у самой лестницы, ведущей к центральному входу в дом. Один за другим она отключила все приборы, затем затянулась сигаретой ещё пару раз, бросила её на улицу, подняла оконное стекло и посмотрела, наконец, на Альбрехта.
Юноша не реагировал. Похоже, он вообще не шевелился с тех пор, как пристегнул ремень безопасности и прислонился лбом к стеклу. Леденящее душу безразличие было единственной его эмоцией, он не задал ни одного вопроса, не пожаловался на жару, не зевнул, не дёрнул коленом, не шевельнул пальцем. Апатия, с которой он держался, кого угодно бы испугала, но Гели догадывалась, почему так. Она сама металась в клетке подобно пленённой львице ещё вчера, глядя, как рушится мир и всякая надежда на будущее. Просто ей захотелось куда-то бежать и что-то исправлять, а этот мальчик избрал смирение.
Где были его родные, остался ли кто-то у него на этом свете, было ли ему куда податься - женщина не спрашивала. Она вообще ни о чём его не спросила и просто увезла, потому что могла. Потому что здесь ему точно было бы безопаснее, чем там. Потому что она слишком долго была одна.
- Альбрехт, ты голоден?

Альбрехту, кажется, пришлось сделать над собой усилие даже для того, чтоб просто кивнуть. Он на Ангелику и не посмотрел - но не потому, что не был вежлив или не считал её достойной своего взгляда. Дело было или в страхе, или в безразличии - чёрт знает, чего больше.
- Ладно. Пойдём, - чуть повелительно, но не заносчиво сказала женщина, отстегнула ремень и вышла из машины. К счастью, открывать дверь перед Альбрехтом и вести его по лестнице за руку не пришлось, а на минуту Ангелика подумала, что именно это делать и придётся.
- Надеюсь, ты не будешь воротить нос, у меня не слишком изысканное меню в последнее время.
Уже в доме женщина приобняла юношу за плечи и проводила на кухню. Альбрехт был бледен и рассеян, особенной надежды на то, что он станет общительней, Гели не испытывала, но сама решила не молчать.
Она согрела на двоих баночной фасоли в томатном соусе и быстро зажарила несколько свиных котлет. Она спешила, и масло со сковороды слегка брызнуло на руку. Гели приглушённо выругалась и сунула запястье под струю воды. Давно не приходилось так суетиться. И принимать гостей тоже - давно.
Две тарелки и корзинка с хлебом уже стояли на столе. Гели включила кофеварку и села, наконец, напротив юноши.
- Приятного аппетита. Если захочешь, можешь принять ванну потом, комнату я тебе приготовлю. Может, тебе нужно что-то? Не стесняйся. Можешь быть как дома, Альбрехт.

Юноша страшно проголодался - можно было не сомневаться. Он с таким аппетитом набросился на простенький ужин, что у Гели сжалось сердце. Она сама не знала, почему с такой решительностью забрала его из разорённого убежища Шторма, но в правильности этого решения не усомнилась.
Она не притронулась к своей еде, опёрлась локтями на стол и чуть наклонилась к юноше. В столовой на уровне щиколоток давно гуляли сквозняки: система поддержки оптимальной температуры и влажности воздуха давно требовала проверки, "умный" тёплый пол, реагировавший на прикосновения босых ног, тоже вышел из строя. Эти технические приблуды были инициативой Юргена, хотя неясно, почему он так стремился прокачать дом по полной программе: он ненавидел эту резиденцию и хорошо если раз в год оказывал этим стенам честь своим присутствием. Стоит ли говорить, как часто пользовалась этим Гели в личных целях?
Но теперь следить за этими буржуазными излишествами было некому, а Ангелике давно плевать было на внешние атрибуты благополучия. На что была вся эта мишура, когда в доме не было никого, ради кого стоило стараться? Мецгеры не стремились к уютному очагу, не собирали родственников на семейные праздники, здесь чаще бывали чужие - приятели Юргена, его коллеги, важные знакомые. Один Ланге, чей визит Гели пришлось терпеть в одиночестве, чего стоил.
- Альбрехт. У тебя есть куда пойти? Где твои близкие? Они знают, что у тебя неприятности?
Сидел бы Альбрехт в штабе в одиночестве, если бы ему было куда податься и где укрыться? Совершенно очевидно, что он потерял надежду и готов был смириться уже с чем угодно. Им оставалось лишь ждать смерти и окончания всего этого безумия.
Если Гели не может помочь Константину, она постарается хотя бы не дать зачахнуть в одиночестве и отчаянии Альбрехту. Сейчас ближе этого полузнакомого юноши у неё в мире никого не было.

Ангелике показалось - она поняла, почему Альбрехт молчит. Потому что лучше ничего не сказать, чем вслух произнести то, во что ещё не хочется верить. И так было ясно, что у юноши никого не осталось, а к тем, кто остался, он возвращаться не хотел. Удивительно, как они в этом были похожи.
Гели вздохнула. Её плечи разом поникли, а сама она словно вмиг постарела лет на пять.
- Есть. Я провожу тебя в комнату, там есть несколько розеток. А ещё здесь есть вайфай, сейчас это редкость. Я не пользуюсь интернетом, но он всё ещё должен работать. Поискать тебе пароль?
Если бы Гели представляла, что перед ней сидит самый талантливый хакер, который только был в Шторме, она бы таких глупых вопросов не задавала.
Так и не притронувшись к еде, она поднялась со стула. Её слегка качнуло, она инстинктивно схватилась рукой за живот: почудилось шевеление внутри, ощущение было то ещё, признаться. На секунду в глазах помутнело, но, пару раз моргнув и схватившись второй ладонью за столешницу, Ангелика удержалась на ногах.
- Всё нормально. Идём, покажу тебе спальню.
Гостевых комнат в доме было несколько, они не отличались большим размером и особым уютом, походя больше на гостиничные номера, но жить в них вполне можно было. В комнату, которую в своё время занимал Марк, вести Альбрехта Гели не стала. Пока юноша ждал в дверях, она постелила чистые простыни на прежде мало использовавшуюся двуспальную кровать, надела наволочку на синтетическую подушку, а потом на всякий случай прикрыла шторы и включила настенное бра. Холодный люминесцентный свет полился на пол, стены и постель.
- Можешь устраиваться. Доброй ночи.

Наблюдая, как резво Альбрехт устраивает свою технику, Гели поняла, что его компьютер - единственное, что связывало юношу с реальностью, как бы противоречиво это не звучало. В его движениях, когда он подключал провода, поудобнее располагал колонки, открывал крышку ноутбука и стучал по клавишам, появилась невиданная доселе лёгкость и уверенность, словно он был самым ловким человеком на планете. И следа не осталось от скованности и деревянности, у него даже, кажется, загорелись глаза, и не только потому, что теперь в них ясно отражался голубоватый свет монитора.
Гели постояла ещё с минуту, наблюдая за молодым человеком, затем отмерла и взялась за ручку двери.
- Приятных снов, Альбрехт. Я ещё побуду на кухне, если тебе что-то понадобится. Моя спальня в конце коридора, если что.
Женщина вышла из комнаты и прикрыла за собой дверь. Она была уверена, что её не побеспокоят. Мальчику были нужны тишина и покой, и, возможно, электросеть - и он был занят делом, а значит, надолго прикован к одному месту.
Нетронутая и уже изрядно подостывшая еда отправилась в урну: кусок в горло не лез. Вместо этого Гели налила себе бокал вина и зажгла сигарету, и только спустя полбокала и несколько затяжек поняла, что в её интересном положении заниматься такими вещами как-то опрометчиво. Конечно, хуже навредить эмбриону, чем наградить его половиной хромосомного набора Рихтера, она вряд ли смогла бы, и всё же окурок отправился на дно пепельницы, а недопитое вино - в раковину. Следовало бы пойти спать, но сна не было ни в одном глазу.
Итак, она не нашла Константина, но нашла Альбрехта - и он, если всё сложится удачно, был хотя бы в безопасности. Плохо то, что уверенности в будущем не было: ни в завтра, ни в долгосрочной перспективе. Переждать волнения было разумно, но никто не гарантировал безопасности позже. Даже когда чрезвычайное положение будет снято, Альбрехту небезопасно выходить отсюда и показываться где угодно на людях. Он в розыске, срок давности дел, в которых он замешан, выйдет совсем, совсем нескоро.
Но и бесконечно скрываться здесь вдвоём тоже не выйдет. Рано или поздно в доме объявится Юрген, однажды он возжелает увидеть свою жену и будет весьма удивлён - присутствием какого-то апатичного юнца на своей законной территории и внезапным обретением наследника. Если со вторым давно было ясно, что предстоит долгое объяснение и пять минут позора, первое было уже серьёзной заявкой на проблемы посерьёзнее.
Сколько ни уговаривала себя женщина подумать обо всём этом завтра, тягостные мысли никуда не ушли. Они роились в голове пока она мыла посуду, пока принимала душ, пока расчёсывала волосы и ложилась в постель. Провалиться в сон не выходило, всё чаще в голову стучалась идея воспользоваться волшебными белыми таблеточками из пузырька в шкафчике за зеркалом.

Сон всё же тронул разум женщины - неглубокий, лёгкий как наброшенная на голову шёлковая пелена, готовая вот-вот соскользнуть и испариться, будто и не было. Может быть, если бы вокруг оставалось так же тихо и темно, Ангелика бы и проспала до утра, но звук падения в коридоре выдернул её из дремоты.
Кажется, её гость в темноте на что-то налетел. Гели рассеянно хлопала глазами и думала, что нужно встать и помочь ему - вдруг он не может найти ванную, или ему что-то понадобилось. Но даже откинуть одеяло она не успела, дверь комнаты тихонько открылась. Юноша топтался на пороге, голос его дребезжал и почти срывался на плач. С мальчиком было что-то не в порядке.
- Что случилось, Альбрехт?
Гели включила лампу на прикроватной тумбочке - в отличие от люминесцентного огня в комнате Альбрехта, свет от неё был тёплым, цвета мёда или янтаря. Женщина встала, всунула ноги в домашние туфли, нашарила на спинке стула халат и набросила его на плечи.
- Конечно, ты можешь здесь остаться. Что-то не так?
Ангелика подошла к молодому человеку, который превосходил её по росту едва-едва. У него снова бегали глаза, он не смотрел прямо на неё - может, ему приснился кошмар?
- Заходи. Может, налить тебе чаю с молоком?

- Хорошо. Посиди здесь, я скоро.
Поравнявшись с Альбрехтом, Гели коснулась его плеча и слегка надавила на него, чтобы юноша не медлил и заходил в спальню. Он прижимал к себе закрытый ноутбук, словно тот был живым - как маленького котёнка или щенка. Это снова заставило заныть сердце Гели: более беззащитного существа она в жизни не видела.
В галерее было достаточно светло из-за высоких окон. Лунный свет падал на стены коридора, и можно было не включать лампы, чтобы добраться до кухни. Не стала включать электричество Гели и на кухне: она могла бы и вслепую управиться.
Чайник тихонько зафырчал, кипятя воду. Микроволновка мерно гудела, подогревая два стакана молока. Пока приборы выполняли свою работу, Ангелика вертела в руках пачку сигарет, но так ни одну и не зажгла.
Две больших чашки чая и два шоколадных рогалика въехали в спальню на тележке с прозрачным стеклом - поднос куда-то запропастился. Альбрехт уже успел забраться на кровать, на вечно пустующую сторону, и вовсю стучал быстрыми пальчиками по клавишам, на простыне рядом с коленкой лежала компьютерная мышка.
Тележка мягко затормозила на ковре около Альбрехта. Гели прикрыла дверь спальни и села у ног юноши. Он выглядел измученным и растерянным, как потерявшееся дитя, слишком стеснительное для того, чтоб горько плакать посреди площади, привлекая внимание прохожих. Он просто отошёл бы в сторонку и сжимал кулачки и зубы до боли. Он привык всё переживать в себе. Как и она.
- Альбрехт, что-то случилось? С кем-то беда?
Ангелика чувствовала, что он всё же кем-то дорожил и кого-то любил. Сердце ни у кого не было на месте в эти неспокойные дни, быть может, ему следовало облегчить душу, может, он искал общества и утешения, раз даже пришёл к ней посреди ночи?

Мальчик своим прямым простодушным вопросом заставил Гели похолодеть. Понимал ли он, о чём говорил? Был ли он близко знаком со смертью и осознавал ли до конца, что означает - умереть?
- Да, многие умерли за последнее время. И наши с тобой знакомые тоже. Я слушала радио, почти все они мертвы или арестованы.
Голос женщины дрогнул, она на секунду замолкла, прикрыла глаза, сглотнула, повела плечами. Ей казалось, будто она рассказывает ребёнку, что он остался сиротой. Не из простых и не из приятных миссия, но лгать Альбрехту у неё не повернулся бы язык. Из-за интриг, недомолвок и недоверия террористы Чёрного Шторма раз за разом, раз за разом, раз за разом терпели неудачи и оказались теперь под прицелом, на грани истребления, исчезновения как биологического вида.
- Надежда ещё есть. Если чьё-то местонахождение ещё неизвестно, значит, есть шанс, что они живы. Скрываются, возможно. Им приходится, но это лучше чем петля или решётка. Если кто-то из них прячется, как мы с тобой, только к лучшему. Так прольётся меньше крови, время ненужного геройства уже миновало.
Гели не верила в это всем сердцем на самом деле. Она ненавидела и презирала себя за трусость и беспомощность. За то, что не могла позволить себе запастись коктейлями Молотова или обвязаться с ног до головы взрывчаткой и отправиться совершать диверсию. Ей нельзя было вручить автомат и приказать напялить лыжную маску, чтоб участвовать в ограблении банка, захвате заложников, угоне самолёта. Ангелика - тепличное растение. Куртизанка-мятежница. Всё, что она могла бы - перерезать своему мужу ночью горло, прямо в его же постели, если бы вдруг творцы революции решили, что он слишком долго занимает свой трон. Но не понадобилось и этого: все боялись. Все полагали, что на место Юргена Мецгера, за которым можн следить и действия которого предугадать, может прийти кто-то многократно хуже.
А ей бы хотелось всего этого. Сбежать из золотой клетки и делать не то, что нужно, а то, что правильно. Но получалось, что она не может даже просто верно служить тому, во что верит.
Ангелика улыбнулась Альбрехту, протянула к нему руку и погладила мальчика по голове. Волосы у него были немного грязные, но мягкие и красивые. Альбрехт вообще был красивый мальчик с огромными голубыми глазами - такие глаза не должны видеть творящийся вокруг хаос.
- Что же ты среди них делал? - задумчиво спросила Гели, второй раз проводя рукой по голове юноши, - Что связывало тебя с Чёрным штормом?

Гели грустно улыбнулась. Она так и думала.
- Понятно. Что ж, он вполне может быть ещё жив, если ты не слышал о его убийстве или аресте. Ты ведь не слышал?
Мальчик нервически двигал рукой, что от внимания Ангелики не ускользнуло. Он и сам чувствовал это, сначала попытался остановить непроизвольные движения, сжав запястье ладонью, затем, словно вспомнив, как это нужно останавливать, достал маленький пузырёк с таблетками и с ладони проглотил парочку.
Наверное, если он был так болен, следовало запастись лекарствами. Что он принимал? Гели не разглядела. Но эти они займутся позже. женщина взяла постепенно успокоившуюся руку Альбрехта и положила её себе на колени.
- У меня тоже был такой человек, рядом с которым я чувствовала себя в безопасности. Мне казалось, что я приношу пользу, что я кому-то нужна. Я не боялась рядом с ним, и мне казалось, что я всё могу...
Перебирая пальчики Альбрехта, Ангелика улыбнулась. Руки у него были нежные, не знавшие труда. У Константина были совсем другие, но она бы многое отдала, чтоб хоть раз ещё почувствовать их прикосновение.
- Я тоже не знаю, где он сейчас. Но я надеюсь, что у него всё хорошо.
Женщина вздохнула и подняла взгляд на Альбрехта.
- Я думаю, Шёпот ещё найдётся, если с ним всё в порядке. А ты можешь поспать здесь, если хочешь.

Кто такой Шёпот, Ангелика понятия не имела. Скорее всего, это был один из тех тихих компьютерщиков, что в своё время составляли ядро Шторма и держались в тени, обеспечивая координацию и безопасность. Имени этого человека она спрашивать не стала - почти все, кого она знала по имени, были уже обречены, да и не была она особенно знакома с бойцами виртуального фронта.
Но скорее всего именно среди них Альбрехт и нашёл себе друга. Друзья нужны всем. Дружба легко возникает на почве схожих взглядом, а остальное - дело времени. Даже любовь.
- Спасибо, - улыбнулась Гели неуклюжей наивной попытке сочувствия, которая, определённо, была самой искренней и исходила от самого сердца: на умелую имитацию Вебер вряд ли был способен.
Что-то похожее на улыбку впервые мелькнуло на лице Альбрехта, когда женщина разрешила спать здесь. Он убежал быстро, и вернулся от силы через пару минут в старомодной пижаме на пуговицах. Юноша с резвостью, которой трудно было от него ждать, забрался под одеяло, и, кажется, почти мгновенно уснул.
Ангелика плотнее укрыла молодого человека одеялом и выключила лампу.

Вместе им жилось славно и спокойно. Альбрехт был неприхотлив, вежлив и деликатен, его присутствие в доме почти не ощущалось. Он ел как птенчик и вёл себя тихо как тень. Монотонный стрёкот его клавиатуры походил на голос сверчка, что-то бормочущего на своём языке. Они завтракали, обедали и ужинали вместе, спали в одной кровати, но в остальное время общались мало. Альбрехт не высказывал желания круглыми сутками докучать Ангелике разговорами, она тоже не была навязчива. Право на чужое уединение уважали оба, а об общем горе говорить не слишком хотелось ни тому, ни другой.
Альбрехт жил в резиденции Мецгеров уже больше недели, когда схватили Оливера Бахмана. Гели застала репортаж о его аресте в прямом эфире, зрелище было не для слабонервных. Непохожий на себя, почти потерявший человеческий облик Бахман смотрел волчьим, затравленным взглядом, на то короткое мгновение, когда его взор встретился с объективом камеры, Ангелике вовсе чуть не стало дурно.
Это точно означало конец. Шторм обезглавили. Оливера не убьют о, нет. С ним поступят по законам фашистского государства, и, когда от него не останется даже подобия человека, когда он потеряет рассудок от пыток и непрекращающегося давления, его милосердно добьют, а голову выставят на всеобщее обозрение.
Репортаж прервался другим сюжетом, а Гели всё не могла отнять рук ото рта. Король сошёл с доски. Знамя порвано и втоптано в грязь. Спектакль окончен, гаснет свет...
Ведущая новостей пообещала, что канал будет держать население в курсе происходящих событий. Нажав на кнопку пульта, Гели прервала этот поток лжи и лицемерия. В воцарившейся тишине она внезапно очень чётко услышала своё дыхание. Надо было сказать Альбрехту...

Чувствуя в горле удушающий ком, Гели наклонилась вперёд и зажмурилась, обнимая свой живот. Всё нутро внезапно заныло и заболело, хотя она с уверенностью не могла сказать, что ей так не кажется.
Альбрехт что-то притих, и надо было проверить, всё ли с ним в порядке, тем более, что несколько минут назад женщина слышала звон, будто на другой стороне дома что-то разбилось. Но заставить себя встать, выпрямиться или хотя бы открыть глаза казалось непосильной задачей.
Она хорошо знала Бахмана, хотя его прошлое для всех, в том числе для неё, так и осталось загадкой. Теперь было ясно как день, что с ним станет. Он не расколется и никогда не выдаст тех немногих своих соратников, кто ещё не попался в руки тайной полиции. Под пытками он не назовёт ни одного имени, ни одного адреса или номера телефона. А пытать его будут - в Гемайншафт это умеют, умеют лучше, чем испанская инквизиция. Насколько он окажется крепок? Хватит его на месяц или два? Сколько времени пройдёт прежде, чем ему переломят хребет?
Спустя несколько мгновений исступлённого бессилия Гели почувствовала ещё чьё-то присутствие в комнате. Она подняла красные глаза на Альбрехта, держащего в руках серебряный поднос с какой-то едой. Он молчал и не пересекал порог, видя, что с хозяйкой дома что-то не так. Телевизора он не слышал, или застал только несколько последних фраз перед тем, как Гели его вырубила.
Женщина потёрла нос и отвела взгляд от юноши. скорее всего, это не Бахман был Шёпотом, но кто знает, как Альбрехт отреагирует на эту новость. Гели отреагировала вот очень болезненно.
- Бахмана схватили, - как можно суше произнесла она, хотя получилось сохранить голос бесстрастным у её откровенно плохо, - Всё кончено. Шторм распался.

Когда Альбрехт с размаху приложил поднос об пол, Гели беззвучно вздрогнула и напряглась всем телом: ей показалось, что что-нибудь сейчас может полететь ей в голову.
Откуда-то в движениях юноши, обычно плавных и неспешных, взялась резкость и скорость, словно... словно в нём заменили батарейки, давно уже работавшие на последнем издыхании, на новые. Как ударенный током, он выбежал из комнаты - Гели впервые видела, чтоб он бежал.
Из импровизированного рабочего кабинета Альбрехта (он всё равно не спал там) донёсся страшный грохот. Вместо ожидаемой апатии молодой человек впал в бесконтрольную ярость, и Гели не собиралась ждать, пока он разгромит всю комнату или покалечит себя - случайно или нарочно, уже неясно. Ангелика поднялась и прошла прямо по разлитому молоку. Размокшие кукурузные хлопья чвакали под ногами, миска раскололась ровно надвое, хоть в этом повезло.
В приступе гнева обезумевший Альбрехт методично уничтожал всё то, что так любил. Была ли это попытка сделать себе ещё больнее или выплеснуть всю боль наружу? Когда он схватился за свой ноутбук, Гели надоело это терпеть. Быстро перешагнув через поверженную лампу, свалившуюся с перевёрнуто тумбочки, она подошла вплотную к сжимающему компьютер парню, пристально взглянула ему в глаза и больно ударила ладонью по щеке. Пощёчина вышла звонкая и отрезвляющая, у женщины даже загудели пальцы. У них обоих зазвенело в ушах.
Он ещё толком не успел прийти в себя, когда Ангелика притянула его голову себе на плечо. Она пропустила сквозь пальцы его тонкие волосы, а второй рукой крепко обняла его за плечи. Отпускать его она не обиралась.

- Ну хватит, - строго, но без лишнего раздражения произнесла Ангелика, всё так же водя рукой по голове Альбрехта, - Мы ему уже не поможем, не казни себя.
Мальчик дрожал, но дрожал редко и непостоянно. Кажется, ещё чуть-чуть, и он довёл бы себя до нервного срыва, и тогда пощёчина или ведро ледяной воды уже бы не помогли.
А скоро случится так, что не поможет уже ничего. Спастись будет негде, Гели знала это, но оттягивала тот момент, когда придётся признаться в этом. Скоро прятаться не получится, и отовсюду будут смотреть в ночи внимательные глаза, мир обнажит мечи и выпустит когти. А напорется на лезвия и зубы она сама, без посторонней помощи.
- Он сражался до конца. Он не сдался, ты слышишь? Мы тоже не имеем права, если не хотим его подвести. Он бы не одобрил.
Гели крепко сжала волосы на затылке юноши, уже не рассчитывая сил. Она старалась как можно дольше удержать его голову у своей шеи, чтобы он не поднял глаз и не увидел, что по её лицу градом катятся слёзы - так много слёз не бывает в жизни, только в мультиках: двумя непрерывными ручьями по щекам, собираясь у подбородка и капая вниз, куда-то на спину Альбрехту.
- Поплачь, если так будет тебе легче. Это совсем не стыдно. Я знаю, ты боишься. Мне тоже очень, очень, очень страшно.