Впервые за несколько часов ей удалось остаться одной – спрятавшись от съемочной группы в одной из гостеприимно предоставленных телевизионщикам комнат, слабо пахнущей средством для полироли мебели и лавандой. Гул разговоров, медный перезвон телефонов и шорох бумаг доносился отдаленно, будто проходя сквозь толщу воды; все старались говорить и ругаться раздраженным, натянутым шепотом, и голоса становились похожими на потревоженный пчелиный рой. Утром они с Андреасом вновь и вновь просматривали утверждённые пресс-службой Канцлера вопросы, и взгляд у светловолосого мужчины был утренний, не ясный. Его нервозность и тремор всей съемочной группы передавались и Элле. Забившись в кресло в углу комнаты, надежно защищенное от взглядов останавливающихся на пороге комнаты, темноволосая впервые почувствовала, что у нее тоже дрожат руки.
У нее на коленях лежал конверт. Насмешливо белоснежный, без единой надписи или имени, он тем не менее попал в нужные руки. И Оберхофер не было нужды открывать его, чтобы узнать, что именно было внутри. Оставалось только гадать, какую именно фотографию из их совместной коллекции Эрик прислал ей сегодня – куда падает свет? На чем сделан акцент – на ее обнаженной груди под псевдо-кителем или лице? Она прямо почувствовала у себя во рту кислый запах дешевого вина, которое они пили той ночью, смотря «Ночного портье». Элле пришлось сделать глубокий вдох, заполняя легкие запахом лаванды и «ореховой» полироли, лишь бы избавиться от мерзкого ощущения внутри. Привычным жестом темноволосая прикоснулась к рубиновой сережке (она всегда носила на себе красное, как считала, на счастье) – а потом принялась рвать конверт на мелкие кусочки, снова и снова, пока больше не осталось ничего, что можно было бы порвать. Клочки она собрала и спрятала в сумку, напомнив себе их сжечь.
Дрожь в руках прошла.
Перед записью необходимо было поговорить с герром Канцлером, и она хотела сделать это сама. Поднимаясь наверх, в кабинет Энгельберга (внизу, уже не придерживаясь политики шепота, ругались друг с другом операторы, упоминая грубоватый досмотр личной охраны Канцлера и кого-то из технического отдела), ведя над перилами ладонью (но не прикасаясь к ним), Элла думала о своем наследии, подобном этому доме, который был разрушен одной из бомб. На том месте был построен супермаркет.
Стук каблуков темноволосой девушки мягко тонул в ворсе ковра. Встречи с Вольфом Энгельбергом Элла не боялась, просто представляя, чуть морщась от назойливых предупреждений его секретаря, что сейчас собирается войти в рабочий кабинет отца (всего на секунду на лестнице мелькнули острые плечи его дочери и ее аккуратно подстриженные волосы, а потом девушка скрылась у себя в спальне, громко хлопнув дверью). Своего рода, это было правдой. Он ведь и был отцом. Отцом новой Германии. Темноволосая чувствовала легкое возбуждение, от которого покалывало кончики пальцев, сродни тому, с которым ложатся спать дети в ночь перед Рождеством.
Только ее Рождество начиналось прямо сейчас – стоит только немолодому мужчине, стоящему около окна, обернуться. А после эфира каждый человек не только в Германии будет знать ее имя.
- Герр Канцлер, - Элла сделала шаг в глубь кабинета, прижимая к груди папку с материалами, свободной рукой разглаживая идеально завязанный галстук, - Меня зовут Элла Оберхофер, и я ведущая «Часа», - темноволосая чуть улыбнулась, а рука с шелковой ткани галстука перебралась на сережку. От красного шло приятное, успокаивающее тепло. Отчего-то в кабинете Федерального Канцлера Германии было так же уютно, как и в кабинете герра Оберхофера:
- Вы не будете против, если мы обговорим детали? Наши специалисты уже заканчивают установку оборудования в гостиной, и мы скоро сможем начать.

Отредактировано Ella Oberhofer (2015-03-06 18:31:22)

Его голос, не искаженный записью и не пропущенный через динамики, теперь казался другим – звучал мягче. Элла поймала себя на мысли, что отчаянно хочет ему понравиться – не из-за того, кем герр Энгельберг был и что мог бы сделать в случае провала; это было сродни слепому обожанию ученицы, вздыхающей по немолодому преподавателю, и вот он наконец на нее посмотрел. Темноволосая сделала шаг вперед, тонкие каблуки туфель вошли в ворс, и девушка едва заметно покачнулась, уже не чувствуя под собой твердую почву; папку она прижала к животу подобно кожаному щиту, на котором была вытиснена эмблема «Часа». Щеки предательски пылали от этого брошенного невзначай «Рад вас видеть».
Элла помнила то потрясенное молчание всей команды «Часа», когда было объявлено, что Канцлер согласился на этот эфир – было слышно, как чьи-то нервные пальцы выбивают ритм на поверхности стола. После она сказала Андреасу (тогда он совсем не выглядел обеспокоенным, спокойно пил виски и лениво вертел в руках стакан, гоняя в ржавого цвета напитке льдинки – они сидели в том же баре отеля, где праздновали первый эфир, их колени соприкасались), что не знает, как и что чувствует.
Сейчас, один на один с немолодым мужчиной, она наконец нашла слова: гордость и ужас. От одного приятно покалывало кончики пальцев, от другого все внутри вымораживалось, холодело. Дань вежливости была отдана совсем бессмысленно, хотя не стоила ничего; герр Энгельберг, наверняка, знал все о каждом человеке, вторгшемся сегодня в его дом, принесшем тупой гул звуков, и о ней особенно: о фон Оберхоферах, и об отце, и о доме, вместо которого стоит новенький, опрятный и уродливый супермаркет… И о фотографиях. Липкий страх мешал думать, путал мысли.
Элла стряхнула его с себя, поведя плечами, и решительно открыла папку (она сделала еще шаг и еще, и остановилась только тогда, когда край рабочего стола Канцлера мягко остановил ее). Вопросы, которые переделывались, вычеркивались и добавлялись многократно в ходе боев с Пресс-службой Канцлера, располагались на первом листе. Чьей-то незнакомой рукой в нижнем углу был нарисован комичный, карикатурный дьявол:
- Мы хотим начать со съемки в саду, операторы предлагают пройти вдоль западной стены – первые несколько вопросов, связанных с Вашим детством, -  а после перейти в гостиную. – она старалась, чтобы взгляд не был слишком явным; на секунду отвела глаза, рассматривая корешки книг, многие из них в потемневших от времени, кажущихся хрупкими обложках, - с Вашего разрешения, мои коллеги снимут обстановку, детали интерьера. Хотя Ваш секретарь говорил, что это совершенно невозможно, но зрители действительно хотят видеть, чем живет их Канцлер. А мы постараемся не раскрывать всех секретов, - Оберхофер улыбнулась, чуть лукаво, и тут же закусила губу, стараясь сдержать признание.
Она все же сказала, проговорив чуть быстрее, чем следовало бы, на выдохе:
- Это такая честь для «Часа», герр Энгельберг, - вдох, - и для меня.