Когда в твоей жизни есть только одна любимая тобою вещь и почти куча свободного времени, то грех не воспользоваться шансом и не присесть перед компьютером. Нули, единицы - они стали уже привычными знаками для общения.Техника давно стала способом уйти из этой реальности, где случилось много и хорошего, и плохого, в другую, где было спокойно, тихо и никто не приставал с глупыми вопросами Щелканье мышки, стук пальцев по клавиатуре - что еще может послужить красивой и мелодичной колыбельной? Ну разве что гудение работающего принтера. Вот в такой гармонии и сидела Либшер на стуле перед монитором, поджав ноги под себя. Больше никого в квартире и не было. Кто еще и не приходил, а кто-то уже ушел, без всякого зазрения совести оставляя ее в полном одиночестве. Глаза Марианны привычно бегали по монитору, пальцы в слепую набирали текст. Но что-то гармонию нарушало. Что-то такое, что очень Либшер не нравилось, только с первого раза понять это не получилось.
"Звонок, - наконец поняла она, вставая со стула, - ну и кто тут что-то забыл? Гостей вроде не ждали". Слегка прихрамывая Марианна пошла открывать дверь. Отсиженные ноги разумеется болели, но кроме нее некому встретить этого незваного гостя. Быстрый взгляд в глазок, а за дврью знакомое лицо фрау Мецгер. "Она-то что тут забыла? И как вообще квартиру нашла? Не пускали же ее сюда никогда," - сомнения сразу начали виться в голове девушки,  но явной подставы не видели. "Ладно, фрау, вам просто везет, что Оливера сейчас тут нет," - Марианна недолго гремела ключами, а потом открыла дверь и без вопросов втащила блондинку в помещение. Едва Мецгер оказалась в квартире, дверь за ней тут же была закрыта на все замки. Могла бы, еще бы и табуреточкой загородила. Для большей защиты.
- Доброго дня, фрау, - вежливость никто не отменял. Просто сейчас обстановка спокойнее была, -  хвост не привели? И что вы тут вообще забыли?
Два вопроса кучей не были, поэтому можно было задать их сразу, без предварительного предупреждения.Пускать ее дальше в помещение желания не было. Пусть даст нужные ответы на важные и простые вопросы. А там и чаю предложим. И даже без стрихнина.

Но ведь никто и не говорил, что на этой квартире будут рады Мецгер. Пусть даже она сохраняет свою связь со штормовиками в тайне. Кем бы ты ни был на самом деле, в начале знакомства люди будут смотреть на твою маску. А у этой фрау была маска законопослушной жены министра обороны. И не подкопаешься даже. И хорошо, что блондинка права качать не начала. Всякому терпению есть предел. Особенно терпению, связанному с непрошеными гостями, которые возникать хотят. Не нравились Марианне такие вот визиты. И дело было даже не в месте, куда Ангелика пришла, хотя место было важное, но в том, что визит внезапным был. Никого не ждали, встречать никого не приказывали, а Константин сбежал куда-то. Ну не просто же так пришла эта фрау к штормовикам в штаб? "Ну да. К Константину она и заявилась," - едкая фраза зародилась в голове девушки, после слов Мецгер.
- Нет никого, - как-то зло выплюнула Марианна эту фразу, - ни Оливера, ни Константина. Меня тут одну оставили.
Последние слова хоть и были похожи на некоторую жалобу, да только произнесены с почти гордо поднятой головой. Злость перешла и во взгляд Либшер. "Ну и что она тут найти пытается? Пусть радуется, что хотя бы напорог пустили," - говорить еще что-то больше не хотелось. Только вот Ангелика сама продолжить решила.
- Мне можешь выкладывать. Не беспокойся, передам им все в самом лучшем виде. Слово в слово, -  пришлось выдавить из себя пародию на улыбку и все же пропустить дамочку дальше в комнату. Убрать со стола чашки, которые стояли там уже который день. Руки все никак не доходили вымыть, да и не волновало никого почти это скопление грязной посуды. Диван тоже чистотой не блистал, но другого предложить не можем. Даже столь высокопоставленой даме.
-Проходите, присаживайтесь, - сама Марианна садиться не спешила. Убрав посуду, она вернулась обратно к своему "посту" возле косяка двери, - рассказывайте, что за вещи и в чем же состоит эта особая деликатность.

Вряд ли теперь Марианну можно было назвать добрым и сострадающим существом. Может до нелепой и страшной гибели брата и родителей она еще и была отзывчивой и помогающей, то теперь эти качества решили помахать ручкой и уйти куда-то очень и очень глубоко. Помогала Либшер только штормовикам. И то, если попросят. Внезапные порывы в ней никогда не появлялись. Но да не об этом сейчас. Хотя, честно говоря, выгонять Ангелику на улицу она не могла по причине некоторой слабохарактерности. Просто не могла она указать на дверь той, что к власти приближена была. Ну и страх тут не последнюю роль играл. Поэтому скрипим зубами и старательно делаем вид, что гостям рады. Только старания неуспешны совсем. Искренне радоваться мы только самой банальной технике умеем. Поэтому когда флэшку Мецгер из рюкзака достала, то удивление смешалось с любопытством и некоторой долей радости. А почему и нет, когда наконец-то начали по делу говорить, а не бросать слова на воздух, накаляя обстановку в квартире.
- И как ты ее достала? - заветный носитель информации быстро оказался в руках хакера. Помнится, что в детстве-юности у нее этих штучек навалом было. Дряни всякой на нее закачано было немеряно. Музыка, кино, книги - все потом удалять пришлось, хотя парочка флэшек с разнообразной интересной информацией, не исключено, что запретной, лежала где-то дома в завалах. Искать их не было желания, да и не нужны они ей в последне время были. А тут Мецгер со своим подарочком. "Спасибо, по ностальгировала," - и как вообще храбрости хватило такое сюда нести?
"Ну, посмотрим, не обманула ли блондинка. Даром что волос светлый, а ведь что-то сообразить-то может. Сложно бы было без этого счастья, " - флэшка быстро была подключена к компьютеру, а мозг уже полностью переключился на другую реальность, состоящую из нулей и единиц. Права была Мецгер. Защиту поставили неслабую. Одно это уже говорило, что ценна инфа, хоть и скрыта за семью печатями.
- Слушай, мне тут повозиться придется. Хорошую же задачку подкинула. Ты гуляй пока. Чайку себе завари, чтоб не скучно ждать было, - пальцы забегали по любимой клавиатуре, перебирая знакомые клавиши, а темные глаза искали слабые места в защите. Решение упорно не хотелось находиться.

Отредактировано Marianna Liebscher (2013-04-03 22:36:20)

Марианна тупой не была, но полученную в руки информацию могла оценить лишь по степени ее защищенности. К тому же тут было что оценивать, такого набора она не видела не разу, те кто кодировали и защищали файлы самые настоящие гении. Ей понадобилось несколько больше времени нежели обычно, в какой-то момент она даже засомневалась в своих возможностях и болтающая на фоне фрау начала ее раздражать. Когда же перед глазами наконец замелькали какие-то чертежи и планы Марианна попыталась в них разобраться, но быстро поняла что для нее это слишком густые дебри, через которые ей не пробраться. Были бы эти чертежи кодами она бы их щелкала как орешки, а тут тупо пялилась в экран и честно пыталась понять важно ли это или не особо. Потому что она в душе не представляла, что конкретно нужно оценивать.
То, что фрау командирша притащила планы, то что на этих планах указано все. Она была уверена, что если покопаться в файлах, то можно даже найти отмеченные на плане какашки оставленные тараканами в трубах застенок. Ну или что-то в этом роде, мышиные норки там или налепленные посетителями жвачки на столах. В общем план был просто до неприличия подробен, а Марианна не знала есть ли тут действительно нужное. Потому что она прекрасно разбиралась в компьютерах и кодах, и не менее прекрасно делала умный вид, когда обсуждались планы. Все верили что она поняла, ничего ведь сложного, а она была просто слишком вежливой что бы каждый раз просить «разжевать для тупых». Тем более что по большому счету ей это совершенно не нужно было.
Но на деле она только делала вид и в нужные моменты вставляла весьма расплывчатые комментарии, а после и вовсе смывалась под миловидным предлогом. Вот и сейчас она якобы заинтересованно угукнула, тупо уставившись в экран, но долго не выдержала и повернулась к фрау Мецгер.
- Я покажу все Бахману и Рихтеру, так что можете спокойно отправляться по своим делам. Тут вам будет скучно, они придут не скоро.
Не то что бы Марианне очень мешала Мецгер, но определенная доля раздражения присутствовала. Единственное что оставалось загадкой даже для Марианны это природа ее раздражения. Раздражает ли ее сама фрау вокруг которой витал дух непроизнесенных – «Я молодец, целуйте мне пятки» - или чего-нибудь в том же духе. Раздражало ли ее присутствие чужого человека в ставшем почти родным доме и тот факт, что ей вообще его показали. Ну и наконец главное, раздражает ли ее тот факт, что ей как женщине уделяет внимание Константин. Марианна может и была наивной дурой, но женское чутье никакая природная тупость не перебьет. А чутье ей подсказывало, что руки Константина мяли эту грудь с не меньшим удовольствием, чем ее собственную, губы целовали эту политую дорогими духами шею и так далее. Думать об этом было довольно противно и очень обидно, последнее особенно. Марианне хотелось быть единственной и особенной, а на фоне ухоженной и прекрасной фрау она чувствовала себя чумазым оборванцем, на которого никто никогда не посмотрит, в особенности Константин. И это раздражало тоже.
Так и не определив, что же ее раздражает в действительности, а что просто служит фоном главному, Марианна решила поступить просто «с глаз долой». Она вытащила флешку, засунула в карман джинс и направилась в свою комнату. В конце концов изображать вежливую хозяйку и поддерживать разговор с человеком, которого она даже не знает, она не должна была и не собиралась.

Марианна даже забыла опустить занесенную над ступенькой ногу, настолько ее удивили, если не поразили слова фрау произнесенные в спину. Она подождет кого-нибудь из взрослых. Она не помешает. Она не будет трогать игрушки. Надо же. Марианна наверняка взбесилась и надавала бы этой мерзкой возмутительнице спокойствия по накрашенным щам, если бы была более воинственным по натуре своей человеком. Но она не была и реакция вышла прямо-таки скучная, Либшер просто остановилась, присела на ступеньки и подтянув коленки к груди уставилась на Мецгер.
- Вы можете продолжать, фрау, если вам надо выговориться я могу послушать, мне не трудно. Вы же взрослая и понимаете, как это порой бывает важно. Что, муж вам в этом деле не помощник и вы ищете добровольца среди простых смертных? – Марианна не злилась и ее слова вовсе не истекали желчью, как возможно могло показаться со стороны. Она просто устала и ей действительно нужно было это сказать, нужно было освободиться хотя бы от того, что она все это время думала о фрау и держала в себя. Все почему-то считали, что она обязательно должна испытывать какую-то невероятную ненависть к своей конкуретке, да вообще к любой женщине на которую только посмотрит Константин. А она только и делала, что разочаровывала окружающих, отмалчивалась и даже не думала устраивать истерик. Просто потому что ей это в голову не приходило, она о подобном не задумывалась и не в ее природе было устраивать бурные проявления чувств и эмоций. Она прекрасно справлялась со всем этим сама, наедине, в тишине и темноте своей спальни, где никто не сможет увидеть как ей обидно и горько. Она закрывалась, утыкалась в подушку и от души рыдала, а потом пожимала плечами и говорила, что ничего не случилось. Или же вместо разведения бассейна в собственной кровати уходила с головой в мир по ту сторону экрана компьютера и отвлекалась. Марианна была слишком маленькой в эмоциональном и психологическом плане что бы устраивать показательные сцены поклонницам Константина, которого даже не считала своим кем-то. Потому что не считала, что достойна подобной чести и довольствовалась тем что имела, крайне малым. Она не могла искренне злиться даже на фрау Мецгер. Да, фрау ее раздражала, да ее раздражали мысли о возможных свиданиях Рихтера и Мецгер, раздражало то, что в Шторме, как казалось Либшер, ее приняли чуть ли не за свою. Но ненавистью это определенно нельзя было назвать. Она даже ревновать не успела начать, о чем тут говорить. Поэтому порывы Мецгер и причины по которым она решила завязать разговор с Либшер самой Либшер были совершенно не понятны.
- У меня не «хоть что-нибудь» получилось, а все. Простите, забыла поклониться вам в ножки, вы этого ждете? Ну так ждите, может когда вернется Константин он именно этим и займется, ему же больше нечего делать. За вклад в общее дело благодарностей не просят, это делают не для себя любимых, а для тех, кто дорог, и ради всеобщего блага, а не для того что бы по головке погладили. Вам ли не знать, вы же взрослая.
Дети самые жестокие существа в мире, потому что никогда в полной мере не осознают то, что делают или говорят. Им всегда кажется, что правда за ними и им виднее с их колокольни. Кроме того дети самые пафосные существа, пафоснее политиков, их жен и коренных жителей южных побережий. И пафосные речи о благах им удаются просто на ура, особенно если им кажется, что они дело говорят. Особенно если им хочется ткнуть собеседника побольнее, даже если это сидит где-то глубоко и они сами за собой этого не замечают.

Отредактировано Marianna Liebscher (2013-04-28 16:27:51)

Во истину соломоново решение было принято Марианной в ту же секунду когда она осознала, что повела себя настолько тупо, насколько это вообще возможно в данный момент. Поэтому ни чуть не сомневаясь в новом гениальном плане она расправила плечи, поднялась со ступенек и как ни в чем не бывало прошла мимо Мерцген в гостиную. Там собрала расставленные по всем горизонтальным поверхностям чашки и снова проследовала мимо спокойно покуривающей фрау, задержавшись буквально на секундочку, что бы с очень важным видом заявить, - Что-то я заболталась, а ведь посуда сама не вымоется. Извиняйте, спешу-спешу, лечу-лечу. – И спокойно удалилась на кухню, где действительно начала мыть посуду. Ну а что ей еще оставалось делать? Не возвращаться же в коридор, который отныне был зоной свободной от самоуверенности, да что там, вообще какой-либо уверенности Марианны. Не возвращаться же в самом деле к фрау, которая заставила ее щеки предательски покраснеть, которая заставила Либшер почувствовать себя овцой, которая блеет, блеет, а ее никто не понимает и поэтому смотрят как на дважды овцу. Марианна стушевалась и боялась, что вообще расплачется от ощущения того, что она полное ничтожество и грязь под ногтями многоуважаемой фрау. Которая душой болеет за правое дело и лично за участников «Шторма», которая прямо-таки дышит идеями лидеров группировки и рискует собственной шкурой. В то время как никому не известная и к чертям не нужная фройляйн Либшер протирает купленные на чужие деньги джинсы, сидя целыми днями перед компьютером. В который смотрит как баран на новые ворота и даже не может оценить полученную информацию. И вместо того что бы кинуться в обнимашки с фрау, целуя ее в белы щечки и благодаря за вклад в общее дело, она кинулась на нее с детскими глупостями. Вот ведь дура, действительно дура, кроме шуток. Марианна это прекрасно понимала и ей было стыдно, она погорячилась, она хватила лишнего, она приплела личное туда, где оно даже мимо не проходило.
Ей было ну очень неловко от того, что она на распашку раскрылась перед Мецгер и показала той, что ее очень волнуют их отношения с Константином. Что он для нее значит не просто что-то, он значит для нее все и что она хотела бы оказаться на месте фрау Мецгер, на месте всех его страстей, на месте всех его неровных дыханий. А это совсем не то, чем нужно делиться с тем людьми, с которым не то что детей крестить не станешь, хлебом поделишься скрипя сердцем. В общем Марианна распереживалась, ее начало тошнить, руки тряслись и отчаянно хотелось плакать, плакать и курить. Но она упрямо стояла у раковины и остервенело драила кружки. Наверное они никогда не были такими белыми, даже когда только появились в этом доме. Как и выуженные из холодильника пустые тарелки и валяющиеся на столе вилки, да ложки. Марианна ненавидела мыть посуду и в любой другой день от этого дела увиливала так, как только могла, будь ее воля она бы себе руки переломала, лишь не мыть посуду. Сегодня же был особенный день, особенно откровенный и безрадостный, поэтому Либшер находила упокоение в этом незатейливом занятии. Вот только она совершенно не подумала о том, что будет делать когда посуда закончится, а дурацкое чувство вины и стыда, а так же никуда не девшаяся фрау Мецгер останутся. И обрушатся на нее самой настоящей лавиной.

Марианна положила влажную и чуть потемневшую от вытертого пятна кофе тряпку, и оглянулась назад. Кухня стала выглядеть гораздо лучше, когда все горизонтальные поверхности избавились наконец от неприятных дополнений в виде грязных тарелок или чашек, а так же кофейных и чайных пятен. Как оказалось не нужно лезть из кожи вон, что бы поддерживать в доме хотя бы видимость порядка. На памяти Марианны это место уже давно не видело такого порядка, нет, не потому что в доме жили одни хрюши, просто никто на этом не зацикливался, и ни у кого не было лишнего времени, что бы тратить его на уборку. Да и наверняка хотя бы половина проживающих здесь думали, что они вот оставят одну чашечку, а потом кто-нибудь придет, помоет посуду и заодно их одну чашечку. Но этого не происходило и одна чашечка превращалась в десять, а мыть их никто не собирался. Раньше, когда Либшер жила с родителями и знать не знала что такое домашняя работа, и с чем это едят, она была крайне привередлива и беспорядка не выносила. Ее раздражали валяющиеся на полу вещи, раздражали бумажки, кружочки-пятнышки от тарелок и чашек, пыль на книжных полках. Да что угодно и она могла совершенно без задней мысли начать бурчать о том, что в этом доме никто не хочет следить за порядком, и скоро он превратится в хлев, а они сами в свиней. Ей легко было говорить, потому что ее никто не заставлял заниматься уборкой, она же училась, она все время посвящала учебе и мама не хотела ей мешать. До их последнего с отцом дня, она поддерживала порядок в доме и всячески ограждала Марианну от домашних забот.
Но стоило Марианне оказаться в свободном плавании, без заботливых родителей, которые все сделают сами и слова не скажут, как она поняла, что в принципе можно жить и в беспорядке. Так проще, проще сделать вид, что нигде ничего не валяется, что жучки под плинтусами это друзья наши меньшие, а паутина это декоративный элемент. Лишь бы самой ничего не делать. И наверное впервые за долгое время Либшер не только сама соизволила прикоснуться своими нежными ручками к уборке, но и получить от этого моральное удовлетворение. Ей не важно было заметит это кто-нибудь, скажет ли спасибо, да плевать она хотела, просто мытье посуды и протирка столов дали ей время на то, что бы успокоиться, прийти в себя и собраться с мыслями. Когда же все закончилось она была готова к конструктивному разговору и была готова принести свои извинения. Причем это были не просто слова в ее голове, а вполне осознанные и искренние сожаления о своем поведении. И ей даже было стыдно, стыдно за то, как глупо она себя повела и какую нелестную картину явила фрау Мецгер.
Она бы наверняка пошла и извинилась, и может они с фрау даже поговорили по душам, может пришли к какому-то общему решению или мнению. Но видимо не судьба была этому произойти. Марианна как раз направлялась в гостиную с чашкой нормального свежезаваренного чая, когда ей пришла смска от Уны. В ней было всего три слова, которые заставили Марианну внутренне сжаться.
«Быстро включай новости».
Уна почти никогда не писала ей смсок, они не общались настолько близко, да и в конце концов жили в одном месте, им не нужно было использовать телефоны, что бы пообщаться. А значит случилось что-то из ряда вон, раз Освальдт решила написать. После вчерашних взрывов в нескольких местах города, Марианна не представляла что еще такое из ряда вон, может произойти. Она почти бегом добралась до комнаты, по пути расплескав половину чашки, сунула ту в руки фрау и включила телевизор. И черт возьми, лучше бы она этого не делала и до поры, до времени пребывала в счастливом неведении. Она не была готова услышать, что власти считают их организаторами вчерашних взрывов. Их обвиняли не в срыве работы Центрального Банка, не в хулиганской акции в центре города, нет, даже близко не то. Их сделали убийцами и к этому Марианна не была готова.
- Вы все-таки зря пришли, фрау. Ой зря. Вам же здесь теперь, о-ох – Марианна даже договорить не смогла, в горле образовался такой ком, что дышать стало трудно, не то что говорить. Она попыталась смахнуть побежавшие по щеками слезы, но толку из этого никакого не вышло. Либшер всегда была очень впечатлительной девочкой и слезы для нее были вполне нормальной реакцией на такие впечатляющие события. Хотя «впечатляющие» это совсем не то слово, подходящее Марианна подобрать не смогла.

Отредактировано Marianna Liebscher (2013-05-06 12:42:54)

Марианна не считала никого из Штормовиков милыми лапушками, которые и мухи не обидят, не то что людей. Она прекрасно знала о том, что каждый из них при большом желании направит пистолет на жертву и не моргнув выстрелит, нажмет кнопку и взорвет толпу злодеев. Но в том-то и заключалось все дело. Злодеев. Среди них не было убийц, были жестокие люди, явно психически не здоровые, циники совершенно не считающиеся с другими, но убийц способных лишить жизни кого-то просто потому что захотелось не было. А жертвами взрывов гремевших в Берлине вчера были гражданские, были женщины, старики и дети. Взрывы были жестокими и совершенно ничем не оправданными. Такое нельзя оправдать. В Шторме же боролись за людей и на стороне людей, за свободных граждан и свободную страну. Они хотели освободить Германию от тирании, от тупого деспотизма, а не от мирных граждан, которые никому ничего не сделали. Поэтому Либшер была уверенна в том, что это не могли сделать свои, никто из них, она верила в ребят, всем сердцем и душой. И уж тем более ей даже не пришло бы в голову думать на Оливера или Константина. В Оливера она просто верила, потому что он дал им кров над головой, он их утихомиривал, учил, поддерживал. А Константин в ее глазах был почти святым человеком, рыцарем без страха и упрека, без сияющих доспех и коня, к сожалению, но тем не менее. Она думала о нем слишком хорошо и даже если бы он на ее глазах нажал бы на кнопку передатчика, подорвав детский сад, она бы придумала оправдание и осталась им довольна.
- Нет, мы не могли, мы ничего не делали. Господи, да как можно, да мы же не, - Либшер подавилась собственными словами. Она не могла успокоиться, хотя умом понимала, что Мецгер права и что слезами действительно не поможешь, и не только горю. Но поделать с собой ничего не могла, все ее жалкие попытки взять себя в руки и успокоиться были обречены на провал. Ей хотелось сейчас оказаться в родном доме и что бы мама прижала ее к груди, поцеловала в макушку и сказала, что все будет хорошо, все пройдет и она будет вспоминать об этом с улыбкой. Но мама была давно мертва, как и папа, способный парой слов вернуть ей душевное равновесие. А от Константина, даже будь он рядом, она бы не дождалась отеческого участия. Да и плакать при нем она бы не стала, скорее убежала из дома и шаталась бы до поздней ночи или заперлась в комнате на пару дней. Ей казалось, что если она при нем проявит подобную слабость и будет вести себя как заправская истеричка, то он отвернется раз и навсегда. Чего ей совершенно не хотелось, поэтому сейчас, заливаясь слезами на глазах у фрау Мецгер, она очень боялась того же осуждения, что фрау посчитает ее глупой, слабой девчонкой. И хотя она этого боялась, и очень стыдилась своих слез, успокоиться не получалось. Она все думала о погибших и раненых, думала о том, что возможно ее уверенность в ребятах это все самообман. Думала о том, что ничего удивительного не было бы, если за ее спиной готовили что-то подобное. Но вот конкретно эту мысль она быстро отмела, а за ней и малейшие сомнения в том, что это дело рук не Шторма. Они не могли, действительно не могли, никто из них, даже в самом крайнем случае. Потому что одно дело подорвать членов правительства или лично деспота, и совсем другое невинных людей, по воле случая оказавшихся не в том месте, не в то время.
- Вам надо уходить, что если нас уже обнаружили, выследили, уже едут сюда? Все планы, все провалится, если вас здесь найдут. Вы нужны Шторму, уходите, уходите.

- Ну охренеть, вы случайно не волшебник прилетевший в голубом вертолете? А вы покажете кино? А эскимо когда выдавать будут? Вы вот сказали успокоиться и все как рукой сняло. Я даже подумываю о том, что бы пробежаться по магазинам и пожрать мороженого. Все же просто прекрасно. Прекраснее некуда. – И ведь не врала, слезы действительно как рукой сняло, как будто вовсе и не плакала. Либшер вытерла мокрые щеки, затягиваясь, и откинулась на спинку дивана. Ей действительно полегчало, в том плане, что больше не тянуло плакать и обнимать розового мишку, да причитать, как она делала еще пару минут назад. Но в моральном плане это вообще не помогло, скорее усугубило, к тревоге и страху добавилось невероятное раздражение. Хотя вернее будет сказать, что оно к ней вернулось, не успев уйти далеко. Марианна снова затянулась, закашлялась, выпустила дым и кинула сигарету в чашку наверняка остывшего чая. Ее начало раздражать присутствие Мецгер и хотелось поскорее от нее избавиться, что бы остаться наедине со своими переживаниями. Она хотела остаться абсолютно одна и слоняться по дому, нервно заламывая руки, пиная стены и дверные косяки, ждать кого-нибудь из мужчин или Уну, заесть горе чем-нибудь вкусным и все в таком ключе. Хотелось делать все, что заблагорассудится, что по ее собственному мнению обязательно поможет справиться со стрессом и успокоиться, может даже придумать какое-нибудь решение. Или разобраться в информации на флешке, ее это тоже всегда успокаивало. Включая компьютер, погружаясь в мир кодов она чувствовала себя иначе. Там все было просто и понятно, разложено по полочкам. Всего лишь набор определенных команд, цифр и знаков, ничего запредельного. Все разжевано как для дураков. Таких как например фрау Мецгер, которая наверняка принадлежала к тому типу женщин, которые бьются в истерике, если «стрелочка превратилась в часики!». Или вкладка, - «а что такое вкладка? Это где?» - стала «беленькой, а была черненькой и были часики, и эта, как ее, ладошка!». Им естественно было бы не понятно желание Марианны покопаться в компьютере, вместе того что бы выпить чаю, выпить чего-нибудь покрепче, напиться успокоительных или скурить половину блока сигарет заедая их шоколадными конфетами.
- Нет, серьезно, вы считаете что мне должно полегчать? Даже если здесь мы в безопасности и можем спокойно продержаться год, то мы все равно в глубокой заднице. Вы же не дура, вы прекрасно понимаете что будет, если они начнут нас вычислять. И тем более понимаете, даже можете в красках представить себе, что будет если нас найдут. Нас по одному либо по этапам отправят, либо к стенке, без нормального суда и следствия. Это не тот случай, когда будет действовать презумпция невиновности.
«Хотя для Штормовиков это никогда не будет действовать. Как и система скидок на года заключения или пуль в спину», - почему-то очень спокойно подумалось Марианне, она как будто давно была к этому готова. Как будто это было логичным и вполне ожидаемым концом. Хотя, если так подумать, вспомнив ее семью и то, как они кончили, да, для нее это пожалуй вполне естественный конец. Было бы как-то неправильно умереть от старости в окружении внуков и с дедом под боком, когда родителей расстреляли на мирной демонстрации, а брат подорвал себя покушаясь на первое лицо государства. Так что Марианна была готова к подобному и это ее почти не задевало, в отличии от многого другого.

Первый закон термодинамики. От холодного к горячему тепло не передается. Сущая правда, Уна не видела ни капли тепла от своих соседей по лестничной клетке. Возможно все дело в ней. Возможно - в соседях. Их движения были полностью детерминированы: будильник на 7:45 и в 8:30 они уже уходят, разрывая застоявшуюся тишину подъезда эхом захлопнувшейся двери.  В 10:00 соседи снизу пьют кофе и аромат варенья из джазовых пластинок просачивается по вентиляции в лишенную цвета квартиру Освальд. Ее соседи питались сплетнями и пересудами. Освальдт не отличалась разговорчивостью. Она – их пища.
Ирландцы говорят, когда Бог создавал время, он создал его достаточно. Но достаточно для кого. Сегодняшний день истекал переизбытком времени, прикрывшись выходным. Уна не любила все, что пыталось измерить время, в особенности – морщины. Ульрих постепенно покрывался тонкой сеткой ручейков времени, пробороздивших на его лице два хмурых русла. Ульрих, вроде бы, скоро станет отцом, снова. Может быть, на этот раз настоящим. Уна могла бы пожелать ему всех благ, но язык словно онемел, не в силах выдавить ни единого слова доброго или злого. Она молчала. Молчала, а Ульрих нажал на кнопку отбоя, словно на курок револьвера, девушка вздрогнула, услышав свирепые гудки телефонной линии, обвиняющей ее в безделье. Но она ни в чем не виновна – законный выходной и в перспективе Гримм, приятно тянущий за поводок. Она давно обещала выгулять пса как следует. Но вместо бытовых мелочей, которым Освальдт собиралась посвятить утро, она курила, отрешенно разглядывая собственное отражение в оконном стекле. Дом разрушенный сам в себе обречён. Сколько еще придется терпеть эту глухую тоску, пока пройдет? Пока заново замерзнет лед, сковывая алые края ранки и реки времени, надежно прибравшие к рукам маму, хозяина Гримма и облизывающиеся на Ульриха. Освальдт с остервенением вдавила сигарету в блюдце из-под кофейной чашки. Кофейная гуща застыла. А река течет. Нечет. Чёт.
Бастинда, единственная кошка, претендующая на породу, прошлась по завалу вещей на хронически разложенном диване и, волей случая, наступила на пульт.
Пространство взорвалось встревоженными нотками голосов новостных репортажей. Пару минут спустя Уна уже отсылала смс Марианне, которая как раз должна была быть в штабе. Зажав в зубах сигарету, Освальд собрала бессменный рюкзак и, маршируя в ногу с собственной тенью, вырвалась в затхлое пространство лестничной клетки. Гримм, вздохнув, положил голову на лапы и закрыл глаза. Невольный свидетель ее слабостей умел терпеливо дожидаться новую хозяйку. Гримм, что же будет дальше? Дальше – только лучевое пространство времени, ведущее в небытие.
Ветрено. На скамейке напротив дома сидел мальчуган. Перманентно сидел, почти каждый день, болтая ногами. Лет семи, темно-синяя куртка, бледные руки с пальцами будущего пианиста. Как-то Освальдт поймала в его взгляде саму себя, со всеми ночными криками, проглоченными тишиной и невысказанностями, а мальчик только сузил глаза, продолжая болтать ногами. Уна никогда не была поклонницей детей. Но этот выбивался из общего числа. Он ходил попятам за девушкой вторую неделю, а она не знала ни его имени, ни имен его родителей. Да и не собиралась узнавать. И Освальдт, и ребенок, сохраняли видимую отчужденность, привыкнув к амфитеатрам собственных одиночеств, гулко приветствующих каждого пришлого. Вот и сейчас, закрепляя мотоциклетный шлем, Уна скользнула по малышу безразличным взглядом, а он ответил ей тем же. Обменялись приветствиями.
Взрывы. Невозможно запретить себе думать, пусть некоторые люди и обладают способностью удерживать себя от нежелательных мыслей.  Но голоса, губы диктора, глаголы и суффиксы преследовали ее всю дорогу до штаба «Черного шторма», назойливыми мухами кружа над мысленным потоком.
Привычно оставить мотоцикл за квартал до нужного места, мысленно огрызаясь на внутренний голос: «Нет, на метро не проще». Мотоцикл – овеществленный образ всего самого лучшего, что с ней когда-либо случалось, квинтэссенция мечты, вызволенная из небытия на скопленную зарплату. Ульрих негодовал. Уна светилась так, словно по утрам исправно принимала дозу урана.
Нет, не может быть, быть не может. «Шторм» непричастен. Освальдт чувствовала, как из глубины душной реберной клетки вырывается первый крик молчания, скованный онемевшей от встречного ветра глоткой. Как бы не подхватить простуду.
«Я пришла к тебе с приветом, рассказать, что мир свихнулся», Освальдт толкнула дверь, не встретив особого сопротивления с ее стороны.
- Не пробовали повесить табличку: «Заходите, люди добрые, гостями будете»? – Освальдт, не встретив привычной неприступности кодового замка, не дотянувшегося магнитом до своего стального монолита, оскорбилась в лучших чувствах специалиста по охранным системам. – Вдруг мимо как раз будут проходить ребята из Гемайншафта.
Оставив на ближайшем стуле шлем и рюкзак, Уна уселась поблизости, нахохлившись вздорным воробьем. В штаб Освальдт приходила стихийно и также уходила, ни прощаясь, ни приветствуя. Возможно, тот факт, что Уна по сути своей была с приветом, должен был послужить ей оправданием.
- Вырвать язык. – Уна ненавистным взглядом просверлила экран телевизора, с которого давным-давно исчезло лицо диктора, однако мерцающий след все еще «озарял больную душу». – У кого-нибудь есть еда?

Смешно сказать, но штормовики слетелись в штаб как... пчелы на мед. После появления Константина дверь хлопнула трижды, и один за другим в проеме появились Клаус, Уна и Марк. Оставалось надеяться, что Оливер не почтит их своим внезапным визитом, которого в этот день вполне можно было ожидать. Бахман наверняка уже прознал о случившемся: в конце концов, доступ в интернет имел практически каждый из «Шторма», не знать о происшествии в условиях войны было просто преступлением.
Марианна злилась. Нет, не злилась, она буквально излучала сумрак и тьму. Константин нутром ощущал ревнивый взгляд Либшер, когда он осторожно поцеловал Ангелику в щеку. Ничего. Побесится и успокоится.
Самую здравую мысль относительно выступления властей высказала Освальд. Клеветникам и сплетникам в Средние века отрезали  языки, чтобы у них больше не было возможности нести в массы ложь. Самым естественным в данной ситуации было совершить то же самое, но самым разумным – позволить говорить. Говорить то, что нужно «Шторму».
- Нет, Уна. Мы сделаем лучше. Как только они официально обвинят нас в содеянном, мы нанесем удар. Но удар не по голосу, а по самоуважению, гордыне и чувству собственного достоинства. По лицу.
Константин выключил телевизор, молча провожая взглядом покидающих помещение девушек. Придется объяснять все по нескольку раз... Марианна всегда умела уйти от важного разговора в самый неподходящий момент, как будто делала это назло. Предупредив Освальд, чтобы они не задерживались, Рихтер уверенно начал речь:
- Время поджимает. У нас все готово. Осталось только организовать сам процесс, - начал Константин, внимательно изучая взглядом каждого из присутствующих. Они находятся на пороге новой эры – эры истинной демократии, к которой можно прийти только после многочисленных жертв. Для начала, жертвой станет рейхстаг – очень глобально для первого шага, но иначе никак. Слишком долго они прятались за нулями и единицами компьютерных программ.
Оливер слишком долго растил из штормовиков жалких бандитов, которые только и умеют, что обходить систему безопасности.  Давно пора было начать активные действия против правительства. «Если они применяют насилие вне границ, значит, мы должны ответить им тем же изнутри».
- Должен сразу предупредить, что после акции не все вернутся живыми. Поэтому те, кто дорожит своими жизнями, могут нас покинуть. 
«Только попробуйте. Только попробуйте струхнуть перед самым началом нашей новой жизни, и я клянусь, в этом случае у вас не останется ни шанса выжить».
- Мы получили финансирование операции. Спасибо Марианне, она выкачала из банка достаточную сумму, чтобы мы смогли купить компоненты для взрывчатки. Взрывчатка рассчитана на десять помещений, то есть каждый закладывает ровно две бомбы. Ни меньше, ни больше – иначе опасно. Действовать четко по плану: под прикрытием журналистов пробираемся в рейхстаг, по одному отрываемся от группы и расходимся по условленным помещениям. Укладка будет находиться в сейфе на кухне, - Константин рукой указал в сторону приоткрытой двери, за которой только что скрылись дамы. – Гели, ты что-то нам принесла?

- Эй, кто там?
- Французская революция.

Если услышать чужие шаги возле родного штаба, то мгновенно выключается Здравый Смысл и верх берёт паранойя и не до конца ещё атрофировавшийся инстинкт самосохранения. Здравый Смысл закатывал глаза и тщетно увещевал, что «чужие тут не ходят», а руки привычно шарили в поисках чего-нибудь тяжелого, а лучше – стреляющего. Он рискнул подняться на лестничную клетку только после того, как хлопнула входная дверь; подняться, чтобы обнаружить её незапертой.
Похоже, к Здравому Смыслу не прислушивался не только он.
Приветственно махнув рукой, он устроился в кресле где-то в углу  и закурил, не желая раньше времени встревать в тот глухариный ток, в который частенько превращалось собрание штормовиков. Но сейчас дело серьёзное – глядишь, народ как-то и вспомнит, кто они и зачем они.
На самом деле, «Чёрный Шторм» был прекрасен хотя бы тем, что каждому отщепенцу и маргиналу там находилось своё место, свой законный уголок, в коем он был богом, царём и кем ему самому угодно. Социофобов никто не гнал брать интервью, пацифистам не давали в руки оружия, гуманитариям не приходилось ломать сайты. Возможно, поэтому штормовая система работала исправно и без сбоев; по крайней мере, так было всё это время. Каждый делал то, что считал нужным и важным для группировки, и делал это хорошо. Рихтер толкал вдохновенные речи, Марианна дула губки и щёлкала мышкой. Ангелика – Райнер кивнул ей отдельно, как объекту, выделяющемуся на фоне других – нервничала и пыталась принести пользу. Зрелище было не то чтобы жалким – нет, слова «Ангелика Мецгер» и «жалкое» просто не могли стоять в одном предложении – но довольно неуютным. Он бы не хотел оказаться на её месте – спать с Константином, какой ужас – равно как и она на его. По крайней мере, он так думал.
Но пока на арене всё те же и на тех же местах. И неизменный герр Рихтер и его спич, который должен был заставлять сердца гореть, а разум отключаться.
Марк слушал, откинувшись в кресле, зажав сигарету в зубах и глядя куда-то за плечо соратника и идейного лидера. У него была хорошая память на лица, но не очень – на голоса. И ведь если так подумать, если закрыть глаза, он вряд ли сможет с уверенностью назвать говорящего. К голосу Конса он привык, и к этим героическим интонациям тоже, но выделить его среди прочих вряд ли был бы в состоянии.
Да и если закрыть глаза прямо сейчас, велика вероятность просто-напросто заснуть. Потому как нужно меньше пить и больше спать, залог спокойной счастливой жизни…
Кстати о жизни.
Не все вернутся живыми.
Райнер поднял голову.
- Конс, это даже не баррикады. Это фактически передовая. Ты сейчас открыто посылаешь людей на очень вероятную смерть, и я бы не советовал тебе прибегать к принуждению. В новой жизни нам, думаю, пригодятся живые соратники.

«Только попробуй не дать уйти тем, кто этого захочет».
Уравниловка – проблема, каких поискать. Все побежали, и я побежал – стадный инстинкт, частенько ведущий к гибели, потому как может оказаться, что всё это стадо верным курсом мчится прямо к краю пропасти, и никто, никто не остановится и не спросит, а почему и куда мы бежим? Бежим, значит, так надо. Бежим, значит, кто-то так сказал, и он бежит впереди. А может, и не бежит. В общем, не важно, ведь все побежали. И я. Побежал.
Правое дело – это замечательно. Геройская смерть за него – ещё лучше, не нужно будет загибаться от водки и старческих болезней. Но такой удел понравится не всем: у кого-то за душой долги, семьи, влюблённости и прочая дребедень, которая может помешать исполнению гражданского долга. Или ещё хуже – способствовать перебежничеству. Ведь там, на той стороне, люди в форме Гемайншафт тихо-мирно пьют чай со своими жёнами и детьми, и они уверены в том, что завтра наступит, непременно наступит. У нас же такой уверенности нет.
Глаза Константина Райнеру не нравились. Что-то он всё-таки умалчивал, недоговаривал в своих пламенных речах. Строить отношения на недоверии - смешно, но доверяться слепо – ещё смешней.
«Как бы бумажку с пистолетом не вытянули все присутствующие».
Про себя Марк мог сказать одно: он пойдёт. Пойдёт в огонь и воду, на крайние меры и на теракт ради революции. Но это – один из десятков.
Впрочем, смертники и идейные найдутся. Это же «Чёрный Шторм».
«Если бы у нас был девиз, это было бы - слабоумие и отвага!».

Ангелику Мецгер очень хотелось остановить – нехорошо сбегать с собрания в его середине. Если ты не часть группировки, то, наверное, не стоило вообще сюда приходить, а вот так вот по-английски покидать помещение…Марк проводил её взглядом – никаких слов. Возможно, у неё на то есть свои причины.
Но как может спокойно спать жена министра, добровольно помогающая террористам, Райнер представить не мог.

Отредактировано Mark Rainer (2013-07-20 05:03:57)