В последнее время незаметно пролетать мимо толпы панков в свой район становилось все сложнее. Во-первых, рассеивались они по всему Кройнцбергу в темное время суток как плесень. Размножались, по-видимому, тоже спорами, хотя Ольсен бы применил к ним и другое сравнение в этом деле.
Ранее о существовании панков он знал только то, что живут эти оборванцы в крайне неприглядных районах, курят все то, что вмещается в раскрутку, питаются, как правило, продуктами не самой высокой цены и не самого лучшего качества. Про шампуни и гели для душа в их стадах и вовсе не слышали. Но мнение это оказалось околоверным, если можно так выразиться.
По переезду в кройнцбергский круг молодежи, Ол понял, что суждения у него все не просто поверхностные. Они вообще далеки от реальности. Парни-панки (а в основном это были именно парни) представляли собой своеобразные сгустки негативной энергии, заключенные в однотипных тяжеловесных телах с подкаченной мускулатурой. Панки – одно только слово. Суть же банальна и скучна – хулиганы. «Революция, анархия, панки хой!» - можно было бы описать их стремления, отраженные на тупых лицах, примерно так.
И плевать, кто ты, как выглядишь. Не крикнешь это - обязательно пристанут. Есть закурить, сколько лет, чего смурной, чего носатый, а не укоротить ли нос или еще чего. Мало того, что Ольсен расширил свой лексикон после того, как сменил ареал обитания, так еще и нажил себе новых "друзей".
«Панки, хой!» - не забывай кричать и тогда все пройдет как по маслу. Если, конечно, ты не перепутаешь одних панков с другими. – «Главное еще не перепутать букву…»
Отказывать этим друзьям было нельзя в любых просьбах. И без разницы, что у них тебе ничего просить не позволено. Обычно это выглядело так: идет Шульц – «о, братан! А дай денег до вторника. Что значит, те еще не отдали? Отдадим! Ишь чо, а не треснуть ли тебе?».
В этот раз "братан Шульц" был застлан врасплох. Он шел с пары уже в восемь, крайне недовольный. И с тубусом. Тубус мешал. Кроме того, работа из этого тубуса показалась преподу слишком "противоестественной". Да, нарисовал пейзаж российской глубинки, ну и что? Сразу вопросы, как узнал, где видел, где слышал, откуда такое видение мира? Придумал, черт возьми. Какая разница? Во всем готовы углядеть тайно прочитанные или подсмотренные произведения искусства. Да Шульц был немец до мозга костей, он обожал Германию, что за чушь?! Будет он еще париться, искать дополнительный материал и…
- Ох!
Это всегда происходит не вовремя. Все встречи, которые могли бы произойти в любой другой, солнечный день, когда в карманах есть деньги, на лице улыбка и желание общаться со всем миром, обязательно происходили в самые черные моменты жизни. Он просто пересекал небольшой пустырь, который должен был быть уже давным-давно парковкой или чем-то вроде этого, а тут… Да, как он и думал – вечные сходки неформалов и прочих не спящих личностей.
«Совятник развели,» - подумал Шульц, смерив взглядом особо неприглядного типа, в которого он и врезался.
- Куда так несешься, Робин Гуд? – громила, довольный своей шуткой, кивнул на тубус за спиной парня.
  Ольсен бы посмеялся, если бы эту шутку слышал впервые или вообще, если бы эта реплика была бы шуткой. Но нет, это «Робин Гуд» в разном исполнении он слышал каждый вторник, возвращаясь домой с пары по композиции. И это было совершенно не смешно.
Дорожная пыль, поднятая затормозившими кедами, была заметна при свете тусклого строительного фонаря. Шульц поднял взгляд, оценивая невеселую перспективу. Знакомых среди этих нечесаных он не видел.
- Ха, вот идиот!
У этих парней даже был кобылиный ржач вместо смеха.
«Допрыгался, а? Сократить через стройку, пустырь, всё видно, фонари, вокруг дома, тьфу! Кто это всё смотреть будет, Шульц? Камеры наружного наблюдения? Ага, сейчас же. Когда, когда ты уже поймешь, что это Кройнцберг, а? Бедовая голова, тысяча усатых черепах! Как так можно себя вести? Лопоухий, самонадеянный, банально без инстинкта самосохранения,» - стал отчитывать сам себя Шульц, в надежде, что небеса поймут, как он раскаивается в своем необдуманном поступке, и отправят его прямо домой.
- Язык проглотил что ли? – один из парней, с отвратительно раздражающими веснушками заметными даже при неярком свете, спрыгнул с бетонного блока и подошел ближе к начавшему разговор «коллеге».
- Ага, я немой, - пробормотал Ольсен, оглядываясь незаметно по сторонам.
- Еще и клоун.
- Ага, из цирка герр Шефера…
- Ты всегда такой разговорчивый?
- Нет, ну, вообще-то, ты сам начал разговор.
Ол ощутил, как сжимается кулак руки, держащей ремешок крепления тубуса.
- Но это, баклан, не означало, что тебе его продолжать надо было… понял, да?
- Ты сам спросил, ёб, немой я или нет, я ответил, в чем проблема?!
Эта тупость начинала раздражать. Как своя собственная, так и этих панков, скинов или кем они там были? В любом случае, всё, что осталось от их идеи – прикид. Они просто хотели устроить мордобой. Это было видно по озверевшим рожам. Раз рожа, два рожа…четыре, пять… Весело, семь человек!
«Ольсен, ты мудак,» - поставил себе весьма правильный диагноз Ол, прежде чем его висок встретился с кулаком одного из увесистой братии.
Он бы помахал кулаками, если бы в этом был бы хоть какой-то смысл. Логичнее всего было сейчас дать себя избить, чтобы парни потеряли напрочь интерес к продолжению драки. Но Шульц не был бы Шульцем, если бы весь в пыли и с рассеченной бровью не полез на одного из пацанов. Это было неоправданное, глупое и самонадеянное решение – тягаться с такой братией. Но это было его решение.
- Охуел?
Отличная постановка вопроса в молодежной среде, означающая что субъект делает что-то «не по понятиям».
Но Ольсен уже отменно получил по селезенке и ребрам, чтобы вообще вспоминать о каких-то понятиях. Хрипя, пытаясь с расфокусированным ориентированием в пространстве нанести хотя бы один верный удар, он довольно-таки скоро подвергся серии крепких пинков, после чего всё же рухнул на грязную землю.
«Ольсен, ты мудак,» - повторил он про себя, уже представляя могильную надпись «Ольсен герр Шульц. Ну, что? Он хотя бы попытался». Да и то надпись эта была бы написана с ошибкой, потому что: - «Ольсен, ну ты…»
Он не успел в третий раз поймать себя на трезвой мысли. Раскрыв окровавленные губы в немом хрипе, Шульц злобно вцепился в ботинок одного из пинавшего, не зная, что уже и сделать. Эффект был не самым лучшим. Его как следует помотало по грязи на одном и том же месте, а после Ол снова получил по лицу массивной подошвой. Нос было дико больно, казалось, что и от губ осталась какая-то кровавая мокрая губка.
На один глаз стекала горячая кровь, второй видел с трудом, сопротивление от пинков было нулевым. В общем, Ольсену везло. Везло как всегда. Он даже уже стал видеть свет в конце туннеля. Долгожданный покой после избиения – маленько не то, чего он хотел, но… Шульц со своим обычным согласием встретил и этот исход судьбы.
- Валим! – заорал громовой голос над ним.
«Ага, Бога побоялись?» - тут же подумал в полубреду Ольсен. Но сразу же, как серия ударов прервалась, а в мозг поступил более-менее свежий воздух, Шульц осознал – это не какая-то небесная сила, а просто фары подъехавшей машины.
«Приехали.»
Ол устало выдохнул, дрожащей рукой нащупывая отброшенный в пылу драки тубус. Шульц продолжал возиться и не обращал, ровным счетом, никакого своего бредового внимания на машину. Первой его мыслью была мысль о том, что это хорошо, что при нынешнем прогрессе рукописное искусство еще ценится, несмотря на графическую работу в более продвинутых программах. О машине он совершенно не думал. Будто так и должно было быть.
«Да, именно это неописуемо важно в этот момент,» - Ол услышал звук захлопнувшейся двери и попытался приподняться, тут же захлебнувшись в отрывистых порывах кашлях. Хотелось выругаться. Получалось только отплевывать кровь и с трудом удерживаться на руках.

Сдержанный сосредоточенный мужской голос эхом отразился в гудящей голове. Ол попытался сделать вдох, но ощутил только ужасную боль в переносице, заставляющую подслеповатые от синяков глаза слезиться. Он все же перехватил воздух ртом, попутно сглотнув капли крови.
«В больницу? Ага, на опыты», - мелькнула какая-то настороженная мысль. - «Так? Что он спросил? Слышу ли я его? Гм, а может это воображение? Так, я, видимо, сильно ударился головой в сто первый раз.»
- Угу, - невнятно пробурчал Шульц.
Ол попытался ухмыльнуться, но губы мучительно резало от таких попыток, как и все лицо, дико нывшее от боли. Он придерживал руку у рта в некотором страхе испачкать салон, судя по всему дорогой, машины. Борясь с остервенелой болью, он мог еще думать о такой джентльменской формальности.
«Значит, не все так плохо!»
На одной из узких знакомых улиц машина притормозила на светофоре. Шульц приподнялся, несколько растерянно оглядел улицу и попытался принять сидячее положение. Колени нехотя согнулись, заставив парня тихо зашипеть. В больницу не сильно хотелось – узнают родители, что по ночам у Шульца-младшего проблемы с местными аборигенами, не видать Олу отдельной квартиры в следующем семестре…
Но будешь тут спорить, когда тебе, возможно, сломали нос, да еще подарили бонусом сотрясение мозга? Вместо этого Ольсен попытался вглядеться в зеркало заднего вида, сумев разглядеть в пролетающем свете огней только сосредоточенный острый взгляд.
«Не, сотрясения не должно быть…» - подумал парень и тут же почувствовал сильное головокружение, рухнув обратно с недовольным охом.
Он приложил рукав черного пуховика к носу, но кровь впитывалась в скользкий материал крайне медленно. Только стекала на темные брюки, попадая время от времени и на испачканные холодные кеды.
На следующем светофоре обладатель машины рассудительно достал из бардачка какой-то небольшой ящичек и протянул пару медицинских тампонов мучающемуся педантичному Шульцу. Теперь, когда водитель дорогого автомобиля развернулся, Ольсен мог немного разглядеть и лицо мужчины. Угловатые черты лица, выделяющийся острый нос и подозрительно несчастный и вместе с тем естественный взгляд глаз.
- Спасибо, - пробормотал Шульц, принимая первую медицинскую помощь.
«И давно вместо простуды зимой люди подхватывают филантропию, или наша медицина уже так далеко шагнула?»

Отредактировано Olsen Schulz (2013-05-12 11:47:18)

Снова спокойный лаконичный голос рассек тишину. Шульц недовольно наморщил лоб. Громкие звуки сейчас раздражали. А громкими звуками были практически все: начиная от негромкого голоса мужчины и заканчивая гулом воздуха свистящего из приоткрытого окна.
«Ага, давайте запостим эту новость, я думаю, моим друзьям будет интересно,»  – подумал про себя Шульц, немного приходя в трезвый ум. Ольсену казалось после взаимных изучений друг друга через зеркало заднего вида, что они с мужчиной даже чем –то схожи внешне.
«Представляю радость мамы. И папа тоже в барабаны отобьет дробь в честь такого дела. Да, и что теперь? Мало того, что я занял время у этого мужика так поздно, у меня даже денег нет лишних ему заплатить. Черт, лучше бы он проехал мимо…» 
– Гм, нет, не стоит,  – в нос проговорил Ол и снова сглотнул, ощущая как бешено у виска бьется пульс.
До того, как огни стали меркнуть по мере удаления от главного проспекта, Шульц упрямо смотрел в затылок ночному супермену. Всё это было, конечно, по –человечески правильно, но Ольсен пытался сохранить бдительность. Свободной рукой он на всякий случай расстегнул карман куртки, неслышно шмыгнув пальцами к мобильному устройству.
Постепенно боль переходила в незатихающую ярость и злость. И что он так вяло себя проявил? Нужно было вырвать у одного из парней бутылку, да как следует отделать этих недопанков. Но после драки кулаками не машут.
Машина начала медленно сбавлять ход и пошла на круговой поворот. Ольсен заинтересованно уставился здоровым непобитым глазом в окно. Кажется, действительно помещение какой –то клиники. Только в здании не было света, да и парковка была пуста. Ол тряхнул головой и тихо застонал от боли, но тут же стиснул зубы. Нужно было терпеть, в конце концов. Шрамы – это всегда признак мужественного человека, поэтому ради такого дела можно и потерпеть.
– Это какой район? – снова невнятно прогнусавил Ольсен, когда машина затормозила.

«Марцан? Опять Марцан? Откуда он знает, где мои родите… Нет, просто совпадение.»
Столько лишних звуков в раз. Ольсен думал, что просто сорвется на неприличную брань в требованиях замолчать и проводить его до кабинета (если они направляются именно туда) в строжайшей тишине. Но несостоявшийся рык застрял в горле, когда что-то холодное коснулось руки, а уже знакомый голос произнес имя обладателя мокрого носа. «Дублин». Шульц нелепо проморгался, глупой куклой проследовав за ночным спасителем по заданному маршруту. Зажигающийся от звука шагов свет уже не бил по глазам, а голова больше не подавала болезненных импульсов. По крайней мере так казалось Ольсену.
«Герр Фальк, значит? Хм, а этот мужик здесь, значит, большая шишка. Ну, хорошо… А собака у него и вправду милая. Только что же он на животное кричит? Хм, он явно какой-то опасный тип, вероятно. Хотя стал бы опасный тип заниматься свою ночь на спасение представителя молодежи? Да не, ну бред же! И кто же вы такой, герр Фальк?»
В этом состоянии ностальгия заволакивала сознание. Помнится, в небольшом доме в Марцане его родители тоже держали зверя. Такая большая немецкая овчарка, на которой в 4 года Ольсен даже катался верхом (не без помощи отца, удерживающего мальчика). Звали пса, правда, Патрик, но имя тоже было коренным ирландским. Неужели на просторах Берлина завелся еще один ирландец-полукровка? Ольсен хмыкнул, вспоминая свое наблюдение во внешнем сходстве. Тогда это многое оправдывало – Великобритания дает людям своеобразный отпечаток на внешность…
Уже в кабинете, где свет не был таким агрессивно-белым, намекающим на сугубо медицинские официальные отношения клиент-доктор, Ол стянул куртку, как и попросил мужчина. Капли из освободившегося от медицинских тампонов носа тут же обосновались на клетчатой рубашке. Но это было уже не так важно. Шульц недовольно фыркнул, ощущая, как защипало кожу.
«Доктор, значится…»
Сделав такой бесхитростный вывод, парень терпеливо сжал зубы. Антисептик неприятно жег содранную при падении щеку. Но Ольсен только внимательно одним глазом поглядывал на таинственного герра Фалька.
«И как вас занесло в Кройберг, док? Хм, подозрительный вы тип. Но собаку у вас зовут Дублин, сделаем на это скидку…»
И не то, чтобы Ол гордился своим полукровным происхождением (да и не принято это было), но почему-то сейчас ирландские корни заиграли на его инстинкте самосохранения. Говорили они расслабиться и не мешать доктору делать его работу. Это был его долг, врачебная клятва и все такое… Поэтому внезапный приступ филантропии у этого остроносого доктора, по мнению Ола, был вполне оправдан.
«Нет, ну раз он доктор, то тогда точно всё в порядке.»
Перестав сомневаться и стараясь не шипеть и не ворочаться, Шульц терпеливо сжал руками край кушетки, не прекращая наблюдений за доктором. Его отвлек от этого увлекательного занятия холодный нос, прикоснувшийся к напряженным костяшкам левой руки. Ол опустил заплывший глаз на собаку неопределяемой породы и болезненно улыбнулся.
- Дублин, - проговорил он негромко. Пёс, радостный, что случайный посетитель выучил его имя с первого раза, тут же поощрительно лизнул окровавленные костяшки. Шульц ухмыльнулся снова и облизнул с разбитых губ запекающуюся кровь.
Зверь довольно взвизгнул и остался сидеть в кабинете с независимым видом разрушителя системы сетереотипов, несмотря на то, что таинственный герр Фальк (как показалось Олу) бросил на пса крайне недовольный взгляд. Но Дублин всем своим видом выражал, что тоже работает. Мол, «мальчишка успокаивается, когда я рядом, я тоже врач».
Ольсен наклонил голову, повинуясь жесту доктора, в руке у которого, кажется, мелькнула иголка. Шульцу это не понравилось, но он промолчал, переводя взгляд на веселого пса. Тем более, он не был уверен в своем предположении. У врачей по вопросам зашивания покровов кожи ему бывать до этого случая не приходилось, потому и методов Ол не знал. Да и зачем пациенту знать, чем его лечат, если врачу все равно виднее и менять методику лечения этот врач не будет? Поэтому лучше знать меньше. И смотреть на позитивную помесь всевозможных пород.
Заметив, что мальчишка снова смотрит на него, Дублин завилял хвостом и раскрыл пасть в полоротой улыбке. Если бы псы умели улыбаться, то, наверное, так бы это и выглядело. Ольсен стал внимательнее изучать эту пушистую юлу. Пёс же в ответ изучал учащегося арт-колледжа, наклоняя голову то влево, то вправо, забавно позвякивая металлической косточкой на ошейнике. Олу показалось, что покупать животному такую фигурную бирку, а не банальную круглую – жест любви к питомцу. Поэтому и свои суждения о натянутом отношении герра Фалька к зверю Шульц самолично опроверг.

Отредактировано Olsen Schulz (2013-05-12 20:58:48)

Ольсен был несколько удивлен. Единственный дискомфорт действительно был доставлен лишь уколом анестезии, и до сих пор парень не ощутил какого-либо болевого позыва. Врач, видимо, был действительно мастером своего дела. Спокойный и уже не такой чеканящий слова голос отразился от светлых стен. Ол прищурился, облизнул губы и лисьим взглядом приценился к обстановке. Нет, вроде бы абсолютная безопасность. Собака снова уткнулась носом в ладонь, заставляя замотано улыбаться.
- Да не…
Ол наконец-то сипло вдохнул воздух носом и успокоено ухмыльнулся. Ощущения все равно не были естественными – анестезия делала свое дело, но уже исчезла саднящая боль и желание жить потихоньку возвращалось в ослабевшее тело.
- Там так, - Шульц с напускной храбростью отмахнулся, не решаясь подняться. – Детские царапины. Бывало и хуже!
Он услышал, как напряженно хрипит и скачет его собственный голос, прыгая то в высокий диапазон, то снова скатываясь в бессильный хрип. Минералка в машине хоть и смочила немного горло, да только оно содралось вновь от сухого дыхания. Но Шульц уже с интересом втягивал ноздрями воздух, радуясь этой возвращенной способностью, ему показалось, что в воздухе пахло далеко не медицинским спиртом. Он хитро скосился на врача, приподнялся на локтях, ухмыльнулся как бывалый заговорщик и, покачав головой в прощающем жесте, заговорил:
- Собственно, Ольсен.
Начав таким бесцеремонным образом беседу, Ол осторожно одернул руку от любопытного Дублина и протянул ее владельцу пса.
«Да, мужик, если бы ты мне не попался, то поминай как звали… Интересно-интересно, док… Портрет вам что ли нарисовать за такое дело? Кстати, а где тубус?»
Мужчина только хотел раскрыть тонкие губы в ответе, как Шульц тут же завозился на месте, положив руку обратно на кушетку, чтобы вернуть опору.
- А где тубус? – повторил он свои мысли и весьма активно заерзал, свисая как ни в чем не бывало вниз головой под кушетку. Но там тубуса не оказалось. Он снова дернулся, чуть не ударив остроносого доктора по подбородку, и замер в сидячем положении, поймав на себе негодующий взгляд. Нос снова уловил инородный запах спиртосодержащего дыхания. – Штука такая, - начал объяснять Ол. – Продолговатая. Для рисунков.
Он тараторил крайне быстро, не давая мужчине даже вставить слова. Однако так же мгновенно Шульц и замолчал, хлопая глазами, уставившимися на героя этого вечера.
«Реально нетрезвый что ли?»

- А есть что покрепче? - расплылся в улыбке Шульц.
Но, решив, что Доктор шутки не оценит, парень смущенно промямлил:
- Нет, ну, кофе тоже можно...
Он внимательно изучал уставшую высокую фигуру мужчины, сидящую на стуле. Пес осторожно вынырнул из-под кушетки, посмотрел на посетителя, затем на своего хозяина, и, расценив, что герр Фальк сейчас нуждается в моральной поддержке поболе, чем его молодой компаньон, подошел к мужчине. Дублин положил морду на острое колено доктора и тихонько заскулил с добрым сожалением в черных глазах-пуговицах. Ольсен вновь заулыбался.
- Не удивлюсь, если у вас будет ирландский, - вернулся он к разговору о кофе.
Такие вещи вслух, разумеется, лучше было умалчивать. Тем более, Шульц не был уверен, что имя пса имеет непосредственно отношение к государству, находящемуся уже на грани войны с Германией. Отношение Ольсена к Ирландии было явно в положительной отметке - все же он был полукровным ирландцем. Но такое лучше, разумеется, скрывать и лишний раз не тыкать никому в нос ни своим происхождением, ни своим отношением к Великой Морской Державе.
Ольсен осторожно изучал реакции на лице мужчины, чтобы знать, в какую сторону вести разговор. Если это было бы необходимо, он был вполне готов наврать и насчет своей излишней патриотичности. Если нет, то Шульц мог позволить себе взболтнуть лишнего...
Парень провел пальцами по лицу, проверяя медицинские шрамы и чуть морщась от необычного тактильного ощущения. Он одернул руку и положил обе ладони на колени. От наблюдений его отвлек прилетевший пулей ассистент Матиас. Он выглядел весьма обеспокоенным, держа в руке тубус как опасное оружие. Хотя Ольсен был уверен, что этот беспокойный парень уже вскрыл за короткое время содержимое тубуса и внимательно изучил на наличие опасных веществ и поражающего смертельного оружия.
Матиас, как назвал его герр доктор, в оба смотрел за гостем кабинета. Гость же только обезоруживающе улыбнулся, намекая то ли на свое дружелюбие, то ли на свое слабоумие. Матиасу, отдав тубус, пришлось отступить, переводя дыхание. Этот скороход явно был недоволен присутствием постороннего в такой поздний час.
Когда Матиас покинул кабинет, Шульц успокоенно выдохнул и попытался переманить пса к себе, удобнее усевшись на кушетке.
- Дублин, Дублин, иди сюда...
Теперь можно было вернуться к беседе без посторонних.

- Да нет, - невнятно пробормотал Ольсен, переводя взгляд то на пса, то снова на доктора.
Шульц удобнее оперся спиной о стену, немного смущенно опуская глаза на грязную обувь. Стерильно, значит, в больнице? Да, только не после визита Ольсена Шульца. Парень качнул головой своим мыслям и поймал на своих кедах удивленный взгляд пса. Тот, видимо, был солидарен с мнением Ола.
- Просто... Дублин, ирландский виски, айриш-кофе…
Шульцу-младшему стоило бы прикусить язык, что он, собственно, и сделал, оглядывая небольшое светлое помещение кухни. Удивительно, что у герр Фалька можно было найти, по видимому, практически всё, как в волшебной шляпе фокусника. Этому мужчине пошло бы вытаскивать кролика из цилиндра, однозначно.
Парень снова на проверку провел рукой по лицу, уже с большим любопытством исследуя залатанную бровь. Ол не знал других хирургов (а судя по всем признакам, Томас Фальк был именно хирургом), но за Доктора мог бы ручаться – он действительно оказался профессионалом своего дела. Конечно, время покажет останутся ли шрамы, да и к зеркалу Ольсен еще не подходил, но мнение о профессиональности попавшегося Фалька было сформировано крепкое. Шульц начинал испытывать давно забытое чувство человеческого доверия. Он хитро скосился на Фалька, пытаясь разглядеть в его действиях что-нибудь несущее вред здоровья. Точно ли в фирменном бутыле ирландский виски? Точно ли кофе варится в турке? Но, к разочарованию Ола, всё было просто, банально и без интриги – никто травить его не собирался. Всё складывалось подозрительно хорошо.
Он уже и не помнил, когда в последний раз пробовал этот фирменный напиток отца-ирландца. Да и то старик заменял ирландский виски немецким ликером «Белиз», скупясь даже на него. И тут Ольсена как током ударило. Серьезно товар из Британии? Может, его завезли еще до закрытия границ?
«Да, наверное. Хм. Но если настоящий, ирландский… Ох, ты.»
На лице парня отразилась крайняя степень заинтересованности. Он осторожно подошел ближе, не сводя глаз с ловких рук хирурга. Тот справлялся с приготовлением традиционного кофе лепреконовской нации ничуть не хуже, чем с зашиванием рассеченных бровей…
- Серьезно ирландский? – негромко спросил Ол изрядно восхищенным шепотом и кивнул на бутыль с терпко пахнущим напитком. Ассоциации из детства, когда все ирландское еще было дозволено государством, приятно обволакивали сознание.

– Нет, – моментально отрезал Ольсен.
Его голос прозвучал как-то неестественно категорично. Парень крепче вцепился тонкими пальцами в белый фарфор кружки и поспешно сделал глоток. Этот терпкий яркий вкус горячего кофе напоминал об ирландских корнях слишком сильно и действовал как какая–нибудь сыворотка правды из запрещенного ныне и давно прочитанного «Поттера». Шульц облизнул сливочную пенку с губ и тяжело выдохнул.
– Ну, вообще–то, да…
Он нервно стал мерить кухню небольшими шагами, то отдаляясь, то снова приближаясь к Фальку и его псу. О таких делах обычно не говорят. Да и вообще к чему все эти мысли о происхождении? Самое странное, что Шульц никогда особо не страдал от своего непонятого ирландского происхождения. Обычно он клеймил себя настоящим немцем, отвечая на вопрос о происхождении без лишних колебаний. А сейчас этот док с вдумчивым несчастным взглядом внушал чувство какого–то… тупого одиночества, что ли. Ольсен недовольно поморщился от собственных сентиментальных мыслей. Ну, ирландец наполовину и ирландец. Кто об этом узнает?
– Точнее, не то чтобы прямо интересуюсь, – парень уже увереннее поправил свои собственные слова. – Просто знаю об этой стране несколько больше... Я художник, – глядя на «ночного патрульного», не без гордости проговорил он (хотя «Художник» из Ольсена был такой же, как Писатель или Музыкант…). – Мне положено при любом раскладе искать вдохновение в разных вещах. Ирландия иногда вдохновляет.
Он снова прикусил язык и предпочел занять рот напитком. Так было меньше шансов сказать какую–нибудь глупость. Точнее, они и вовсе сводились к нулю.
«Давай, давай, еще ляпни что–нибудь, Ол. Ты такой предусмотрительный и внимательный.»

Движения доктора с приготовлением новой порции бодрящего напитка становились все резче и дерганее. Он будто был вымотан сильнее прежнего. Его впалые щеки бледнели, а еле различимые синяки под глазами при мерцающем холодном кухонном свете становились заметнее. Измотанный и желающий избавиться от этой нечеловеческой усталости, он вызывал интерес у хлебающего кофе Шульца – все же все эти взрослые, занятые какими-то своими мыслями, никогда не думают о том, что не только им присуще переживать что-то глубокое и важное.
Лицо Шульца скривило глубокомысленное опьяненное удивление.
- Да ну? – в тишине нескольких квадратных метров раздался его хриплый прыгающий голос. Он качнул растрепанной шевелюрой и раздраженно сдул прядь темной челки, лезущей прямо в глаза. – Очень любопытно. Мой тоже.
Их отделяло расстояние шагов в пятнадцать, которое Ольсен продолжал то сокращать, то увеличивать своими перемещениями по белому кафелю. Когда шершавая поверхность посерела от принесенной на красных кедах пыли, парень остановился, снова оказавшись примерно в пятнадцати шагах от герр Фалька. Видимо, мужчину даже можно было назвать мистером за такое подозрительно похожее полукровное происхождение.
Они оба подняли взгляды друг на друга, с минуту молча исследуя эмоции на острых лицах в стремлении понять – кто из них двоих вздумал лгать или шутить по такому серьезному поводу. Доктор замер с поднятой над плитой туркой, не сводя живых болотных глаз с Шульца. Шульц в свою очередь сосредоточенно смотрел за Томасом, сжимая пальцами опустошенную кружку. Он сделал несколько уверенных шагов вперед, нарушая напряженную недвижимую тишину.
- Можно еще?
Док кивнул. Шульц поставил кружку на кухонную тумбу из маркого светлого материала и пододвинул ее ближе к плите.
- Да, - продолжил он, расценив молчание собеседника как приглашение к разъяснениям. Разъяснения, судя по всему, в ситуацию должен был внести первым Ольсен. – Мой отец - коренной ирландец. Только он не «был». Он «есть».
Легкомысленная фраза за фразой слетала с языка. Ирландский терпкий алкоголь, смешиваясь с горячим напитком шоколадного оттенка, оставлял золотистые маслянистые пятна на поверхности кофе. Шульц нервно заломал пальцы от бодрящего эффекта напитка. Сознание стало посылать сигналы – будь осторожен и лучше откуси язык. Остроносым врачам верить - сейчас не сезон.

"Удачный вечер!" - мелькнуло в голове с предложением подозрительно верного ирландца.
Ольсен поспешно кивнул головой, довольно запив горячим кофе твердый глянцевый шоколад. Что любил в Германии Шульц - это шоколад. Но этот вкус казался каким-то молочно-мягким. - "Видать, дорогой."
Не то, чтобы Шульц был довольным хомяком, хватавшим все вкусное, что только предлагают. Обычно в нем было побольше гордости, но сегодняшний вечер настолько был ярок на события, что организм (еще и возбужденный от кофеина) требовал вкусной и питательной пищи. Хотя все это были лишь рассчетливые оправдания Ольсена - на самом деле возвращение в темностенный душный Кройнцберг, в свои четыре стены, не сулило ничего интересного. А Шульц привык с детства жить интересно: у родителей в гостях часто бывали интересные люди, мать не скупилась на щедрый стол, а отец всегда замечательно играл на рояле. Сейчас же ни рояля, ни стола, ни гостей... И вроде бы это все можно компенсировать посиделками с друзьями, да и к родителям возвращаться не хотелось... Ол хотел найти свою собственную компанию, но поиски эти сводились обычно к посиделкам в пабе со старшекурсниками, а утро вечно было похмельным и крайне суетным.
Здесь же ощущалось (то ли ложное, то ли настоящее) чувство домашнего покоя. Несмотря на то, что Ол с подбитым глазом очень активно реагировал на все изменения в разговоре, ощущение защищенности, оставшееся еще с последних минут бойни, тесно сжимало грудь.
"За Ирландию!" - еще радостно звенело в голове. Не во зло Германии. Во имя общего объединения. Должна же быть тема для разговора с этим Доктором, в конце-то концов!
- Да... Что-нибудь можно посерьезнее перекусить... - согласился Ольсен, прекращая налегать на шоколад. Он улыбнулся Фальку уголками губ, поняв, что выглядит слишком жадным в своих пожеланиях. Мужская взаимовыручка обычно строится на той самой взаимности, а не на "а давай ты меня спасешь от скинов, потом зашьешь бровь, напоишь ирландским кофе, покормишь шоколадом и ужином, а я похожу по кухне, оставлю тебе грязь и поглажу твою собаку!".
Ольсен стал испытывать некоторую неловкость, но тут же она куда-то испарилась. Парень осторожно отставил допитую кружку к раковине на кухне, подхватил губку и ополснул чашку, озираясь через плечо на полуночного филантропа.
- Доктор Фальк, а это ваше хобби? Спасать подростков по ночам? - он закрыл краник, оставив кружку и губку в раковине, и повернулся к доку.
Тот уже замер с трубкой у уха. Более щемащего чувства в груди Фальк не вызывал - он выглядел спокойнее и инфантильнее, нежели несколько минут назад.
"Хм, надо подумать альтернативную цену: может, ему предложить в бар на матч сходить? Или предложить билеты куда? Надо узнать потом, есть ли у него баба. Если есть, то в театр я им раздобыть билеты смогу, хм. Или от отца виски привезу. Хм. Или кофе. Надо съездить до родичей будет. Да, однозначно. Когда все эти долбанные синяки сойдут, пф..."
Разговор хотелось продолжать, но Ол обычно не был хорош на беседы. Выигрывал хорошее мнение о себе засчет дружелюбной мимики. Но Томас сказал, что гримассничать нельзя, швы разойдутся... А что оставалось Шульцу? Только выдавливать алыми от теплого напитка губами улыбку.

- Безусловно! – с садистским бесстрашием кивнул головой Ольсен, тут же негромко фыркнув. Он ощутил легкое головокружение, отшатнувшее его взбодренное тело к кухонной тумбе.
Он надеялся, что после такой бойни одноглазость ему не грозила. Быть живым подобием  Ганнибала Барки или Ольвье де Клиссона не сильно-то и желалось.
- Но это дело не сильно поправимое, - уже понуро продолжил парень. – Тем более в Кройнцберге. У нас там всегда... Такое.
Он отмахнулся, думая, что демонстративное пренебрежение к проблеме – лучший аргумент в защиту своей самостоятельности и способности дать отпор. Что имел он против человека с ученной степенью? Какие аргументы, когда все очевидно – да, ему не сильно везет в Кройцберге, более того, ему не везет там вовсе, когда дело заходит в темные переулки. Он, студент, который только может выделиться из толпы дешевенькой висящей одеждой и большими карими глазами обрамленными длинными ресницами. Единственное отличие от группы подростков – внешнее, да и то сомнительное.
Так что юный Шульц испытал даже некоторое разочарование в самом себе. Он привык считать себя каким-то особенным среди других подростков, а сейчас, разговаривая со взрослым человеком, понимал всё яснее – аргументы детские, позиция не сформировавшаяся, поведение дерганное и волнующееся. Хотелось показаться спокойным, размеренным, способным отвечать за свои действия. Эффект выходил обратный.
Оставалась надежда, что после нормального ужина Ольсен сможет вернуть мысли в нужное русло.
Перед образованным взрослым мужчиной нужно продемонстрировать другие качества, не такие, как перед старшими обормотами в Кройцберге. Здесь же в цене интеллектуальные способности.
Только сейчас Ольсен осознал: они контактируют уже практически с час и все это время сохраняют дистанцию, как моральную, так и физическую, оба напряжены, оба просто не умеют общаться. Ол привык к старшим преподавателям, но это все было официально и формально, с родителями общаться он не любил, а остальные взрослые наводили на него скуку своими обсуждениями новостей по телевизору: что сказал Хаузер, кого пригласили гостем, что делается за границей Берлина, сколько денег было потрачено на спасение овечьих стад на полях за Гамбургом и прочая-прочая информация, которой они забивали свои головы. Вся она была скучна и основательно промывала мозги. Ольсену зачастую промывать было нечего, так что он и телевидение были не очень совместимы.
«И о чем мне с ним говорить?» - это было поставлено какой-то задачей. Задачей, которую непременно нужно было выполнить.  – «Может, о количествах прививок в моей карточке, он же врач. Нет, однозначно нет.»
Ольсен зрительно смерил стройно сложенную фигуру мужчины и выразительно вскинул не покалеченную бровь, остановившись взглядом на грустных глазах Томаса, чем-то похожих на глаза уползшего под стол Дублина.
«Черт, да этот Фальк же намекает, что мне пора возвращаться, наверное, да? Видимо, я здорово шандарахнулся головой, когда падал.»
- А! – Шульц нарушил звенящую тишину напряженным ломающимся голосом и хмыкнул, отойдя от кухонной тумбы. – Вы, герр Фальк, не переживайте, если нужно, то я пойду, это не вопрос. И так выручили!
Он попытался изобразить на лице приятную улыбку, но губы дико ныли. Вышло забавно и гротескно. Только уходить не особо хотелось. Странное состояние, когда хочется остановить время и все же решить задачу - о чем говорить, как говорить. Это уже становилось чем-то вроде интересного соревнования с самим собой: сможешь, не сможешь, заинтересуешь или утомишь.

Мальчишечье беспокойство постепенно стихало. Перспектива личного хирурга (пусть и на несколько часов) была забавна и нова. Шульц расслабленно выдохнул, попытавшись приоткрыть затекший глаз. Смотревший на него Фальк за несколько слов превратился из статного худощавого мужчину в какого-то замкнутого растерянного мальчика. В такого, какие обычно бегают в коротких шортах при закрытых пансионах, за которыми следят строгие няньки и заставляют учить какой-нибудь французский язык для эстетического образа пай-мальчика. Такие шкеды обычно вызывают ухмылку, а в возрасте Ола уже такие взрослые закатывания глаз с воскликом "Ты еще такой маленький, поймешь, когда вырастешь, мелкий". Только вот мистер Фальк уже изрядно "вырос" из состояния правильного мальчика, но вот взгляд, взгляд оставался все таким же беззащитным и несчастным.
В любом случае, Ольсен чувствовал себя уверенее. Не то, чтобы он смаковал момент от эмоциональной победы (кто бы мог подумать, что такой ход, как желание внезапно уйти, может ввести взрослого мужчину в ступор)... Скорее, увидев уязвимость этого взрослого человека, Шульц понял, что Томас Фальк не такой уж и супергерой, каким казался в начале вечера. Супергероев Шульц не сильно любил - все они ненатуральные, сделанные под копирку, полные злодеи или, наоборот, слишком святые ангелочки и борцы за справедливость. Дико скучные типы, которых следовало бы избегать.
И какой диагноз можно поставить врачу? Томас Фальк - несупергерой, старающийся вести беседу док, личный хирург и просто не дружащий с навигатором (что не мало важно) ирландец-полукровка.
- Ага, - реагирует Шульц на заданный вопрос, понимая, что слишком долго молчал, стоя напротив Фалька с убранными в карман джинс руками. - Художественный колледж.
И тут Ольсена понесло. Его нельзя было спрашивать об учебе. Он всегда говорил много, много лишнего. А тут еще и перед личным хирургом выговориться - это почти как перед личным психологом.
- Ничего такого крутого на самом деле, - он кивнул на выход из кухонного помещения. - Могу показать работы последние. Потом. Они там, в тубусе. Но, по сути, все это изобразительное искусство - вообще не моя тема! Просто в школе меня считали тем еще ленивым болваном... Ну, не то, чтобы прямо, понимаете, да? Но по взглядам видно. Я думаю, что никто не рыдал бы с того, что я не пошел в университет... А вы то есть хирург, да? Образование у вас немецкое? Или в Соединенном Королевстве получали?
Его голос даже чуть взвизгнул от интереса, однако Шульца это нисколько не смутило. Он только бесцеремонно продолжал пялиться, выражая свою дикую заинтересованность в поднятой теме. А вдруг перед ним и вовсе был иммигрант? Вот с литературой у Ола было получше, чем с ИЗО, поэтому закрутить какой-нибудь сюжет для боевика по типу агента 007 с портотипом Фалька в своей голове Шульц мог без проблем.

Несмотря на то, что перед ним был взрослый человек (а в понимании Ольсена многие из взрослых очень скучно скулят о своей жизни), Шульц слушал Фалька с неподдельным интересом, отмечая про себя и то, что герр Фальк по началу крайне смущается перехода в более личную сферу (образование, семья, происхождение), а после довольно бодро втягивается в беседу. Сердце бешено клокотало, сознание рисовало слова Томаса в отдельные картинки, а пальцы уже незаметно отбивали ритм того, что играло в голове. Ол расплылся в беспричинной улыбке: удивительным делом Томас Фальк вдохновлял. Есть такая категория людей, которая даже не замечает, насколько ярко выглядит, только прячется за своими несчастиями, оправдывая эти самые несчастья своими социальными ролями, возрастом или здоровьем. Вот Фальк с грустным взглядом был именно таким вдохновляющим объектом, хоть пока ни о чем и не ныл.
Ол с ухмылкой пронаблюдал за тем, как мужчина соскочил с места, заслышав шаги в коридоре. В этот раз на взволнованного пса Дублина был похож уже сам герр Фальк, расплачивающийся с курьером из службы доставки. Матиас (кажется, так звали этого подозрительного типа) пытался пронаблюдать за Ольсеном, делая вид, что вовсе не за этим прошел на кухню. Такой тотальный контроль Шульцу не нравился, потому он только мужественно встретил испытующий взгляд парня, попытавшись раскрыть подбитый глаз для большего устрашения.
«Ишь что за моду взял. Давай-давай, погляди еще на меня. Странный ты. Хотя, вероятно, охранник. Но охранники они все такие. Но чтобы так пасти. Видно директор у них тут очень важная персона, ага… Государственная важность? Да нет, конечно, иначе бы в одиночку не ездил по темным подворотням и не путался бы в навигаторе.»
Размышления снова были выпнуты из головы мягким хрипловатым голосом. Шульц захлопал ресницами, кивнул и заулыбался.
- Только вы учтите: новое поколение, странные художества, да и я не Рембрандт, - быстро придумал оправдание Ольсен, чтобы в дальнейшем между ним и Фальком на предмет искусства не было недопонимания, и исчез за порогом кухни.
Найдя тубус под кушеткой, он уже на ходу открыл его, начав доставать ярко разукрашенные произвольными пятнами листы бумаги, которые устроились на столе неподалеку от выгруженных паков с едой. Переполняемый предвкушением неизвестно реакции, Шульц во все глаза уставился на подходящего к столу доктора, показывая ему только первый эскиз нарисованной по плечо обнаженной девушки. Раскрашен он был наскоро, бледными пятнами акварели, ярко подчеркнут был только кричащий макияж и малахитово зеленые глаза. Цвета были неестественными, очень яркими, но Шульца это обычно не смущало, он, напротив, выделил многие штрихи черной тушью, уделив еще и отдельное внимание пышным ресницам. Да, эта работа была долгой и муторной, хотя Ольсен лучше бы нарисовал девушку в полный рост и так же долго и муторно просидел бы над ней еще с часа три, чем оканчивать работу так. Приходилось делать акценты на пухлых влажных от помады губах и кукольном взгляде.
- Что-то вроде того, - пуская руку в пак с горячей едой, проговорил Шульц и поднял взгляд на Фалька, в ожидании. – Но это очень просто. Акварель, тушь, немного не едкого акрила. Работы на полчаса. Со скетчем, разумеется. Без скетча и того меньше. На него больше всего уходит. В эскизе, все же, - он откусил поднесенный к губам ломтик картофеля и облизнулся, закончив предложение: - Вся фишка.

Кухонные разговоры они такие: начинаешь с того, насколько ты голоден, а заканчиваешь тем, что объясняешь суть собственного творчества. Ольсен ощущал некий дискомфорт, который, вроде как, исходил от его собственной сущности: рядом с доктором его будущая смутная профессия какого-нибудь, скажем, иллюстратора в дешевом издании казалась ничтожно маленькой и неважной для общества. Мысль же о том, что он может быть вольным художником с бульвара, коих гоняют дубинками полицаи (или панки битами), становилась вообще невыносимой – в должности иллюстратора хотя бы есть стабильность. Взрослые уважают стабильность. А Фальк – взрослый. Значит, уважение можно добиться только каким-то социальным статусом в обществе. Все рисунки – это так, мышиная возня на минном поле, особенно в такое время.
Разве будет нужен художник, если пациент истекает кровью на улице? Безусловно, он может нарисовать картину полную боли (если уж успеет до смерти главного персонажа своей работы), но вряд ли это будет верхом гуманизма. А вот верхом тупости подобный поступок считать можно вполне заслужено.
Шульц молчал, то и дело утаскивая что-нибудь вкусное со стола. Молчал долго и усердно, будто обдумывал надобность ответа на вопрос. Сказать честно, появление Томаса Фалька этим вечером внесло в его жизнь действительно странное ощущение. Он жил все время, полагая, что слушать свое сердце – самое верное, что можно делать. Его сердце говорило ему пытаться что-то там творить. Он и пытался «что-то там творить», но все эти попытки были какими-то жалкими и несмелыми. Они не приводили ни к чему. А сегодня появился человек, который просто берет и делает. Увидел, что хулиганы избивают молодого человека – развернул машину, не прилагая усилий, разогнал всю шпану. Узнал, что гость голоден – без лишних церемоний заказал еду. Узнал, что интересуется Ирландией – выдал о себе то, что можно было знать Ольсену, как на духу. В нем была какая-то смелость. Или же Ольсен сам ее предписывал этому человеку, желая, чтобы все было именно так?
Согревая руки очередной порцией кофе, Ол уже смирился с тем, что сон с ним этой предрассветной ночью не встретится. Но эту потерю студент первого курса колледжа искусств точно перенесет. Тем более, что он давно не общался ни с кем новым, а со сном виделся каждые 20 часов.
Немного страшно – каждое движение, каждое слово сейчас очень опасны, можно потерять доверие, можно внести разочарование, можно, черт подери, просто показать, какой ты полный олух, как и все твои сверстники, и получить простой ответ – иди играй в песочнице. А в песочнице тлен и безнадега, а в песочнице хочется быть особенным и общаться с кем-то старше, с кем-то опытнее, с кем-то новым, кто еще не успел понять, насколько плохо может быть с тобой, если у тебя плохое настроение. С кем-то, кто еще просто не понимает, что новые люди не идеальны и тоже допускают кучу проколов.
- Ольсен?
- А? – Шульц поднял глаза на худощавого мужчину и кивнул, вспомнив про вопрос. Смущение было лишним, как и чрезмерно подробный анализ ситуации, но Ольсену хотелось осознать, банально хотелось понять, что, черт возьми, с ним происходит и почему он пьет уже третью (или четвертую) чашку хорошего кофе за весь месяц в один день. Только этот факт вызывал сбой системы. – Сам, беру из головы. Я всегда… Ну…
Он отставляет кружку и достает из тубуса еще один лист, раскрашенный абстрактными рисунками (ворон, геометрические узоры, непрерывные волны, кусочек млечного пути, брошенная кукла с выколотым глазом-пуговицей, ходящий скелет мертвого оленя – и все в черной краске и гуаши).
– Рисую из головы. Это… Странно, наверное, но я не особо задумываюсь о том, что рисую. Да и не то, чтобы сильно рисую… Ладно, это самое глупое – говорить о рисунках, их лучше смотреть, - сдается юный Шульц. - Я могу говорить, что имел этой работой то-то, то-то, а вы будете пытаться именно это разглядеть... Типа сечете, да? Просто что-то вызывает чувства, что-то нет. Но наводку на свою идею всегда можно дать какой-нибудь маленькой деталькой в самом рисунке, но не как уж не словами "этой картиной автор имел в виду"... Тьфу. Да какая кому разница? Этот автор имел этой работой в виду только то, что хрен ты так сможешь нарисовать, вот и все. Или "хрен ты сам догадаешься, что я имел в виду этой работой". Серьезно, многие нынешние "авторы" не запариваются над какими-то глубокими посланиями, все банально и просто.
Было необходимо узнать приоритеты в жизни врача – тогда уже можно предположить, чем можно произвести на него впечатление. Но как их узнать? Ох, Ольсен совсем не знал. Он только ощущал, как начинает ныть после избиения тело и как заплывает поврежденный глаз. Было больно, но боль смягчалась сытным приятным вкусом чего-нибудь со стола. Поэтому Шульц продолжал нервно жевать как польская мышь после немецкой оккупации.