"За что?" - вот тот единственный вопрос, которым задавался Бенедикт последние тридцать минут. Но эти мысли появились у него не просто так, им предшествовал интересный момент, который сам Гилберт еще долго будет вспоминать как самый неприятный.

- Ты назначаешься инструктором группы новобранцев, Гилберт, - голос седого, но статного мужчины, звучит холодно и безапелляционно.
- Я считаю это не самой лучшей идеей, герр, - попробовал возразить Бенедикт, стоя напротив стола.
- Твоего мнения никто не спрашивает, Гилберт. Группа прибудет через десять минут. Пошел вон.
И Бенедикту ничего не оставалось, как развернуться через правое плечо, со стуком сомкнуть пятки и пойти прочь из кабинета. Лишь самые внимательные могли заметить побелевшие от напряжение костяшки пальцев, а бледные губы неслышно шептали проклятая. Самые внимательные и благоразумные сотрудники старались как можно быстрее скрыться с траектории пути Бенедикта, потому что он за полтора года работы зарекомендовал себя как человек жесткий и достаточно конфликтный, а в гневе так вообще неконтроируемый. "И какого черта его только держат здесь?" - задавали себе вопрос многие коллеги Гилберта. Бенедикт знал о мыслях коллег, потому что нередко они становились словами, но мужчина не обращал на них внимания. Прекрасно понимая, что если его держат на этой службе, значит он того стоит. Но вот быть нянькой при юных и не очень "дарованиях" в карьерные планы Бенедикта уж никак не входило. Мало того, что он был в высшей степени мизантропом, так и хоть минимальных преподавательских способностей у него не наблюдалось. Бенедикт просто не мог понять, как это "не знать", ведь если он знает, то и все вокруг априори должны это знать/уметь/понимать, поэтому что-то кому-то объяснять было для Бенедикта сущей пыткой. Гилберт тяжело вздохнул, резким движением подняв ворот кителя. Он твёрдым шагом мерил коридор, ожидая новобранцев. Как бы не были ему омерзительны будущие коллеги, он не мог ослушаться приказа, поэтому ему не оставалось ничего кроме как ждать. Вокруг царила тишина, в коридоре лишь гулко раздавались чеканные шаги Бенедикта, спустя пару минут коридор наполнился топотом множества ног. Гилберта не надо было объяснять, кто это. Бенедикт тяжело вздохнул, сложил руки на груди, одернув манжеты. Когда перед ним выстроились пятнадцать человек, Гилберт стал прогуливается вдоль немного неровного строя. Он рассматривал новобранцев и с каждым увиденным лицом лицо самого Бенедикта становилось все более унылым и озлобленным. Они были немногим младше его, но буквально на каждом лице было написано полное отсутствие интеллекта. Конечно, большинство этих юношей и девушек были весьма умны, но Бенедикт заранее ненавидел каждого, стоящего перед ним.
- Итак, - наконец, нарушил молчание Бенедикт, - меня зовут лейтенант Бенедикт Гилберт, - его голос звучал сухо, а глаза внимательно изучали каждое лицо, - меня назначили вашим инструктором. Поверьте, это не доставляет мне ни малейшего удовольствия.
Гилберт замер напротив девушки, внимательно вглядываясь в ее лицо. Оно казалось ему смутно знакомым, как будто он видел ее во сне или читал где-то описание. Гилберт нахмурился, ему не нравилась эта неопределенность. Бенедикт снова зашагал вдоль строя.
- Здесь всех вас ждет настоящий ад, поверьте мне. И если кто-то желает уйти - уходите сейчас. - рука мужчины скользнула к шее, поправляя идеальный воротник, - сейчас нас ждут на стрельбище, посмотрим как вы управляетесь с оружием, - губы Гилберта исказила злая усмешка
- Направо! - резко скомандовал Бенедикт и  пошел рядом со строем в большой зал, напоминающий тир, где новобранцев проверяли на умение стрелять. Когда отряд новичков вместе с Гилбертом прибыл на стрельбище, их уже ждали. Инструктор по стрельбе, очаровательный полный мужчина, полная противоположность Бенедикту, быстро и едва разборчиво объяснял новичкам, что делать, а после раздал оружие и пригласил к огневому рубежу.
Бенедикт отошел к стене, предпочитая наблюдать из далека. Результаты у новичков в целом были не самыми лучшими, в среднем пять из десяти, но одна девушка явно выбивалась из общей статистики. Бенедикт подошел к девушке со спины и положил руку ей на плечо.
- Вы очень хорошо стреляете. Даже слишком хорошо. Для женщины, - да, шовинизм был неотъемлемой его частью.
И у него еще не было повода в нем разочароваться.

Отредактировано Benedikt Gilbert (2013-05-31 11:02:09)

Вся наша жизнь состоит из воспоминаний. Четких или едва различимых, радостных или грустных, некоторые же воспоминания и вовсе предательски ускользают из памяти, оставляя лишь неясные контуры. И часто ты вновь и вновь возвращаешься к этим воспоминаниям, силишься восстановить их и кажется, что вот они, совсем близко, что ты уже почти восполнил голос, цвет глаз, фактуру обоев, но вдруг все обрывается, и ты останешься опять в этой жуткой неопределенности. Бенедикт терпеть не мог неопределенность, предпочитая, чтобы все в его жизни было четко, слаженно и до скрежета на зубах идеально. Перфекционист - и едва ли с этим можно что-нибудь сделать. Вот сейчас Гилберт пытался ухватить за пышный хвост воспоминания об этой особе, с которой стоял рядом. Пытался восстановить образ каждой девушки, что встречалась ему на жизненном пути, оказывается, их было совсем немного, но такой среди них не было. Но откуда тогда ему известно ее лицо? И голос знаком... Гилберт бросил короткий взор на плечо девушки, незаметно усмехнувшись, но все же убрал руки за спину, сцепив их в замок. Дурная затея была вспоминать эту девицу, теперь она не шла у него из головы.
Ее язвительное замечание едва ли задело Бенедикта, скорее наоборот, подстегнуло его желание во всем быть первым, и не только на словах, но и на деле.
- Думаю, что в будущем у нас будет возможность посоревноваться в меткости, - губы Гилберта сложились в кривую усмешку, и он направился вдоль солдат, стоящих на огневом рубеже, окидывая каждого суровым взглядом, но куда больше Гилберта интересовали их мишени, уже подъехавшие из другого конца зала. Да, результат средненький, если не сказать ниже среднего. Гилберт недовольно поджал губы, разочарованно покачав головой. Он, конечно, знал, что ждать великолепных результатов от тех, кто только-только вернулся из армии или получил диплом университета, не приходиться, но, тем не менее, результаты как-то слишком сильно расстроили Бенедикта, жаждущего во всем стопроцентного качества.
- Все - вторая попытка. Кроме сержанта Хельстром, - его голос под низкими сводами зала казался еще громче и грознее, чем он был. Гилберт старался говорить негромко, не давая себе труда перекрикивать новичков, здесь за него все сделала акустика.
Новобранцы недовольно загудели, пару раз даже проскользнул мат, но Гилберт сделал вид, что ничего не заметил. В общем-то, Бенедикт испытывал примерно те же чувства, только в выражении своих эмоций он был сдержанней, но ничего, этих тоже быстро научат, если они, конечно, пройдут отбор, Гилберт же хотел отправить домой к мамочке каждого второго. Особенно его угнетали девицы, наманикюренными ногтями дергавшие спусковой крючок. Женщинам нечего делать в силовых структурах. В этом Бенедикт был более чем консервативен, и едва ли его можно переубедить в этом. Его вообще сложно переубедить. Бенедикт вернулся в начало строя, к сержанту, чью фамилию он благополучно выкинул из головы. У него вообще было дурное качество – выбрасывать из головы всю ту информацию, что он считал мусором, но при этом он помнил каждую важную фразу чуть ли не до продолжительности пауз. Гилберт по привычке встал за спиной девушки, скользя взглядом по телу сержанта. Ничего не скажешь – чудесную фигуру не испортишь даже военной формой, Гилберт улыбнулся уголком губ.
- Откуда вы, сержант? Из Берлина или может быть приехали откуда-нибудь? - вдруг спросил Гилберт, выходя из-за спины и становясь рядом. Почему-то ему казалось, что эта девушка как-то связана с его юношеством, а вся юность ассоциировалось у Бенедикта с Мюнхеном и военной службой. На военной службе у него девушек не было, слава Богу.
Руки были по-прежнему заложены за спину и сцеплены в замок.
- Скажите, мы не могли с вами раньше встречаться? - все-таки терпеть эту неопределенность было невыносимо.
Обычно для Гилберта было дикостью первым начинать разговор с девушкой, поэтому несмотря на то, что прошло много времени после того памятного случая в Мюнхене, Бенедикт не мог себе позволить повторения. Слишком сильны были воспоминания о той ночи, от которой Бенедикт помнит лишь разочарование, горький привкус этанола на губах и дребезжащую голову на утро, даже не смотря на то, как давно это было. У Бенедикта возникла крамольная мысль, что эта сержант Хельсторм и есть та девица, смеявшаяся над его английским акцентом в одном из клубов провинциального Мюнхена, но Гилберт поморщился, смерив девушку взглядом, и прогнал эту мысль.
Но, что может случиться, если он заговорит со своим будущим сослуживцем?

«Идиот» - едва сдержался Гилберт. Просто форменный идиот, которых поискать еще надо, а сам мнит себя едва ли не гением, супергероем и бог знает кем еще. А у самого секса не было, черт знает, сколько лет, и бог с ним, с сексом, почему-то этот вопрос мало тревожил Гилберта, волновало другое: где он так нагрешил?
Где он так нагрешил, что Господь решил послать ему это? Да, бывал резок, порой слишком, ладно, отвратительно мерзким человеком он был, но все равно не заслуживает такой кары. Бенедикт был готов к очень многому: революция, война, экономический кризис, еще черт знает что, но к такому жизнь его явно не готовила. Призраки из прошлого, очень далекого и не самого лицеприятного прошлого были совсем некстати в его размеренной жизни. Тем более, что столкнулся он с этими призраками не просто в магазине, покупая банку консервов и бутылку пива, он столкнулся с ними на работе. А что это значит? Верно. Это значит, что теперь он будет сталкиваться с ними едва ли не каждый день. Кошмар какой. Глубокий тихий вдох полной грудью и резкий короткий выдох. Мысли пришли в порядок, вновь вернувшись на свои места. Это было хорошей новостью. Бенедикт одернул рукава, хотя они были в идеальном состоянии. И если бы Брунгильда (теперь он точно запомнит ее имя) могла видеть его лицо, то увидела на нем гремучую смесь: изумления, недоверия и (о Боги) страха. Бенедикт стоял, нахмурившись и изогнув одну бровь в немом вопросе, он ждал какого-то продолжения ее пламенной речи, воспоминания там, впечатления, но нет, сержант молчала.
- Чушь какая-то, - наконец нашел слова Бенедикт, даже не нашел, а подобрал, а ему очень хотелось выразиться куда крепче и нецензурнее, - быть такого не может.
Скалывалось ощущение, что Гилберт разговаривает сам с собой, расставляя по полочкам всю неожиданно полученную информацию. В общем-то, да, сейчас меньше всего он жаждал услышать комментарии Брунгильды, но, тем не менее, обращался к ней.
- Да не мог я с тобой спать, - возмущенно заявил Гилберт, фамильярно переходя на «ты» и делая шаг назад, чтобы лучше видеть Брунгильду полностью, а не только выдающуюся задницу в облегающей юбке, - ты себя в зеркало видела? – никогда хамство по отношению к кому бы то ни было не было для Гилберта табу.
Мозг, отключившийся в какой-то момент, стал потихонечку включаться, урчать, словно старений компьютер, мигая ярким синим экраном. Гилберт теперь мог относительно адекватно оценивать ситуацию, однако от этого стало еще хуже. А адекватная оценка ситуация дала Гилберту такие результаты: едва знакомая ему сержант, в неприлично узкой юбке заявляет, что он трахал ее когда-то где-то в Мюнхене перед толпой зрителей, и даже если эти самые зрители ничего не слышали из-за пальбы, все равно ситуация получалась крайне неловкая. Бенедикт покачнулся с пятки на мысок и хрустнул пальцами за спиной.
- Что за чушь вы несете, сержант? – наконец вернул себе былое самообладание Бенедикт, смерив девушку суровым холодным взглядом. Он не мог позволить какой-то девицы опозорить его перед строем новобранцев, да и вообще не мог позволить ни одной женщине вести себя так с ним. Можно было, конечно, свести это все в шутку и знатно посмеяться, если бы у Бенедикто был хоть малейший намек на чувство юмора…
- Мы с вами об этом еще поговорим, - презрительно бросил Бенедикт и зашагал в другую сторону строя, где уже закончилась стрельба.
Результаты были немногим лучшим, хотя они уже не интересовали Гилберта. Нет, он не пренебрегал своими обязанностями, просто вдруг неожиданно у него появились мысли важнее, чем работа.
- Плохо, очень плохо, - наконец вынес свой вердикт Гилберт, обведя взглядом новичков, некоторые из которых были даже старше его самого, но в армии это не имеет ни малейшего значения, здесь все решают лычки и звезды.
- А теперь шагом марш в спортивный зал. Может быть, физическая подготовка у вас лучше, чем огневая, - нормативы по физической подготовки в Гемайншафт были практически зверскими, их с трудом сдал даже отлично подготовленный Гилберт. Развернув строй новобрацев Бенедикт повел их длинными извилистыми коридорами в спортивный зал, который оказался практически в пять раз больше стрельбища. Гилберт принципиально игнорировал Брунгильду, хотя эта нахальная девица не шла у него из головы.
- Отжимания от пола для юношей сто, для девушек – семьдесят, подтягивания – сорок для всех, прыжки в высоту и в длину, - для проформы озвучил нормативы Бенедикт, хотя едва ли их кто-то не знал.
- Что стоим? Упали, отжались! – скомандовал Гилберт и снова, заложив руки за спину, стал ходить туда обратно, незаметно даже для себя самого выискивая взглядом Брунгильду среди зеленой толпы людей.
Губы Бенедикта исказила злая усмешка.

То ли Бенедикт проявлял большую старательность, выискивая блондинку, то ли Брунгильда изо всех сил старалась привлечь его внимание – не понятно. Понятно другое: куда бы Бенедикт ни бросил взгляд, он все равно возвращался к этой женщине. «Черт бы ее побрал!» - злобно подумал про себя Гилберт, глубоко вдыхая. Захотелось курить, такого бешеного желания затянуться, получив порцию никотина и канцерогенных смол не было у Бенедикта уже давно, а сейчас он едва сдерживался, любовно поглаживая пачку сигарет в своем кармане. А ведь он говорил этому напыщенному индюку, полковнику, что эта крайне дурная идея ставить его надзирателем за новенькими, хотя даже Гилберт не мог предвидеть такого развития событий. Пока новобранцы отжимались кто лучше, кто хуже, но в целом все довольно неплохо, Бенедикт облокотился на стену, взирая на юношей и девушек сверху вниз. Гилберт вообще привык смотреть на людей сверху вниз, с его-то ростом, это доставляло мужчине даже какое-то удовольствие.  Первые три минуты Бенедикт честно старался смотреть на каждого новичка по очереди, оценивая его, но вскоре поймал себя на мысли, что смотрит лишь на Брунгильду (Господи, ее имя еще более не поворотливое, чем его!). Точнее даже не на саму Брунгильду, не на ее красное, и оттого забавное, от напряжения лицо, сильные красивые руки, не скрытые теперь кителем, и даже не на упругую попу, так соблазнительно выделяющуюся в поднятой узкой юбке на фоне прямой спины и даже не накаченные ноги в капроновой ткани, делающей их еще более сексуальными. Гилберт изучал ее поведение, не оставляя без внимания то, с каким остервенением и мастерством она отжимается, без особых усилий преодолев женский рубеж и уверенно двигаясь дальше. Невольно Гилберт залюбовался ей. Вот такая девушка его бы вытерпела и даже поставила бы на место, чего порой ему так не хватало. Ладно, кого мы обманываем, задницей залюбовался Гилберт, как любой мужик в его положении, и у него даже появилось желание воспользоваться своим положением. Пожалуй, он поспешил с выводами относительно ее внешности, надо будет извиниться при случае. Пальцы опять скользнули по пачке сигарет в кармане. И не смотря на то, что сам Бенедикт уверял всех вокруг и, в первую очередь, себя самого, что не нужные ему ни отношения, ни секс, ни любовь, порой на каком-то незримом уровне его сознания возникали крамольные мысли, что появление в его жизни девушки могло бы положительно повлиять на его жизнь, в которой существовала только работа, черный кофе и скрипка. Хотя эта самая девушка, первым делом, наверняка бы выкинула скрипку, которую Бенедикт мучил в свободное от работы время.
У Гилберта не было сомнений в том, что именно с Брунгильдой он тогда провел ночь, что именно ее тело увидел рядом с собой утром, именно от нее сбежал. И он пожалел о том, что сбежал тогда, лишь сейчас, когда увидел эту женщину перед собой, отжимающуюся от пола в юбке наравне с мужчинами. Наверняка тогда, в провинциальной столице пива и колбасок, едва ли его ждали серьезные отношения с этой девушкой, даже если бы он остался, и они выпили бы с утра кофе вместе. Гилберт запустил руку в волосы, запутываясь пальцами в изрядно отросшие волосы. «Надо заглянуть к парикмахеру», - проскользнула незначительная мысль. Да, пожалуй, ретироваться тогда было глупостью, жаль, что это осознание вернулось спустя двенадцать лет вместе с очаровательной в своей наглости женщиной. Взгляд Гилберта упал на часы, стрелки медленно подбирались к полудню.
- Ладно, черт с ними, с подтягиваниями, - наконец изрек Гилберт, обводя взглядом красных и потных молодых людей и девушек, - надоело мне с вами нянчиться.
И вправду надоело, Бенедикт чувствовал себя пастушьей собакой, которой велели пасти стадо, чтобы оно не разбежалось. Но Гилберт никак не тянул на добродушного слюнявого сенбернара, хотя новобранцы (за редким, мы знаем каким, исключением) вполне могли сойти за стадо овец.
- Теперь приводите себя в порядок, и по рабочим местам. Вы трое – Бенедикт кивнул на трех молодых людей, - поступаете в полное распоряжение майора Рихтера, а вы – отправляете в медицинский отсек драить полы или что там вам скажут медсестры.
Примерно таким же образом задания были розданы всем новобранцам, кроме одной. Все стали потихоньку расползаться по своим местам, дабы вкусить плод дебильных заданий от высокопоставленных шавок.
- А вы, сержант Хельстром, отправитесь в архив, он в подвале, и рассортируете последние поступившие документы в хронологическом порядке, - «а я вам в этом помогу», мысленно добавил про себя Бенедикт.
Эти документы не разбирались, уже черт знает сколько времени, все сотрудники тайной полиции боялись отсылки в архив как ссылки в холодную Сибирь. Но сейчас Гилберт внезапно осознал всю прелесть архива: подвальное помещение с весьма скудным светом, высокие стеллажи от пола до потолка заполненные макулатурой, между которыми такие узкие проходы… Идеально место для того, чтобы устроить спиритический сеанс и поговорить с призраками прошлого. Или не только поговорить.

В жизни существовало много вещей, на которые Гилберту было начхать. Законы физики, устройство солнечной системы, глобальное потепление, голодающие дети в Конго и много, чего еще, но главную позицию в этом многочисленном списке занимало отношение людей к его персоне. Бенедикта едва ли волновало, что и кто о нем думают. В общих чертах он знал, что люди считают его психом, сволочью и большинство из них мечтают наблюдать его хваленые мозги, растекающиеся по какой-нибудь ровной поверхности. Но тем не менее, Гилберт до сих пор жив и, более того, полностью здоров, а все, у кого не хватает смелости и сил претворить свои мысли и слова в действия - не заслуживают ни секунды его внимания. С самого детства у Гилберта были весьма своеобразные отношения с окружающими его людьми, и ни для кого это не было секретом. Бенедикт уже буквально чувствовал злобу этой блондинки, и теперь идея сопровождать ее в архив не показалась лейтенанту такой уж хорошей. Эта явно способна от слов к делу перейти и прошибить ему череп чем-то тяжелым. В архиве его тело никто не найдет... Но Гилберт никогда не отступал от своих задумок, несмотря на возможность их исхода.
- Простите, старший сержант, - сухо извинился Бенедикт.
Тут спорить было не о чем. Он ошибся, понизив ее в звании, а свои ошибки Бенедикт умел признавать. Это можно считать одним из немногочисленных плюсов его характера.
- Я покажу Вам архив, не беспокойтесь, и более того - я помогу вам там разобраться, иначе на это можно потратить полжизни.
В этот момент Бенедикт Гилберт даже не представлял, в какую незадачу умудрился вляпаться. Но он почему-то чувствовал острую потребность поговорить с Брцнгильдой, объясниться за себя двенадцать лет назад. Ну как объясниться, сказать, что она не обозналась и извиниться за свою трусость. Двенадцать лет назад - целая вечность по меркам молодых людей, столько событий произошло, столько стерлось из памяти, но коль ни он один помнит тот позорный момент своей биографии, то это стоит обсудить. Дорога до архива прошла в гробовой тишине, что удивительно. Дрожащий воздух распарывал лишь стук каблуков по каменному полу. Бесшумная стальная коробка спустила старшего сержанта и лейтенанта на самый низ, в подвальные помещения, где пахло сыростью и было довольно холодно. Массивная стальная дверь с круглой ручкой-замком распахнулась перед ними, открывая зияющую темноту архива. Бенедикт пропустил даму вперед (неслыханная галантность), придерживая дверь, и только потом сам ступил в темноту. Щелчок. И небольшая нависная лампа освящает часть стола с бесконечным количеством бумаги. Бенедикт вздохнул и снял ненавистный китель из дешевой ткани. Гилберт терпеть не мог дешевые ткани, но против устава не попрешь, поэтому приходилось терпеть. До щепетильности аккуратно повесив китель на спинку стула, расправляя каждую возможную складочку, Бенедикт опустился на стул и жестом предложил Брунгельде присесть напротив него. Под кителем у Бенедикта оказалась не уставная (вот почему китель застёгнут на все пуговицы и у него поднят ворот) черная рубашка, которая так выгодно подчеркивала его грудь и пресс, практически не сходясь на них. Тусклая лампа освящала их, придавая мерзкой скучной работе практически интимность.
- Я хотел извиниться, - начал разговор Гилберт, разрушая тишину, - я узнал Вас, просто вы застали меня врасплох. Я не хотел вас обидеть.
Это был один из немногих случаев в истории, когда Бенедикт извинялся. Гилберт сложил руки на столе, сцепив пальцы в замок.

В жизни далеко не все и не всегда происходит так, как хочется. Бывают ситуации, когда люди абсолютно бессильны, когда бесполезно молиться, рыдать, умолять, а есть смысл лишь стиснуть зубы и пройти это испытание, чего бы это ни стоило. А Гилберт, будучи человеком военным и до крайней степени дисциплинированным, терпеть не мог, когда что-то шло не так, как он задумывал, но даже он часто не мог ничего поменять. Даже он сам, Бенедикт Гилберт, был «внештатной ситуацией», которая пустила под откос жизни двух людей, которые просто хотели друг друга без каких-то обременительных последствий, а получилось все иначе, тут уж ничего не попишешь. В своей собственной жизни брюнет тоже не редко сталкивался с тем, что не укладывалось в его личное понимание окружающего мира, противоречило уставу воинской службы, и вообще было полным идиотизмом, и даже его поведение выходило за рамки. Бенедикт предпочитал всегда знать свои действия на несколько ходов вперед, опережая мысли и действия оппонентов, но иногда его речевой аппарат вырывался из-под его контроля и Гилберт не мог ничего сделать.
И вот одним из таких форс-мажоров, которые случаются в тот самый момент, когда их совсем не ждешь, была Брунгильда. Она выпала ему на голову, словно снег в июне, и Бенедикт погряз в этом снегу, тщетно пытаясь выбраться из-под лавины ее откровений, но чем сильнее Гилберт отталкивался, пытаясь вытащить сам себя, тем сильнее погружался в этот кошмар. Этот смерть, старший сержант Хельсторм, закружил Бенедикта, буквально срывая крышу, мешая ему адекватно думать и действовать, и Бенедикт ненавидел ее за это, хотя он сам виноват, не стоило раскрывать рта и задавать ненужные вопросы, без ответов на которые он вполне мог бы прожить. Но он, когда задавал вопрос об их знакомстве, никак не рассчитывал на столь полный и откровенный ответ. Его вполне бы устроило: «Ну что вы, сэр, где мы могли с Вами встречаться? Вы явно обознались». А ее ответ не то, что удивил Бенедикта, а будто табуреткой по голове ударил, как в старые добрые армейские времена. Но, как выяснилось, это было только начало. Да, Бенедикту явно не хватало знания женской психологии, иначе бы брюнет сообразил бы, что стоит заткнуться и перебирать бумажки, раскладывая их в отвратительно аккуратные стопки и убирая оные на верхние полки стеллажей, чтобы они пылились там до скончания веков. Но, что Вы, он же доминантный самец, тиран и деспот, и все особи женского пола в обязательном порядке должны перед ним млеть, смущаться и беспрекословно подчиняться, а в идеале – у них должно быть только два желания: рожать детей и варить борщ. Но это явно был не тот случай, в этом случае сам Бенедикт быстрее родит ребенка и научиться варить борщи, к сожалению, он понял это слишком поздно, когда барышня явно вошла во вкус. Гилберт даже вздрогнул, когда ощутил ее руки на своих плечах, а ее горячее дыхание обожгло его ухо. Давно женщина не была к нему так близко, там обжигающе рядом и одновременно так омерзительно далеко – по другую сторону правды. Про ту ночь он не помнил совершенно ничего, начиная с того, что за клуб этот был, и заканчивая тем, что он не помнил как добирался до небольшой съемной квартиры. Он слушал ее, и если бы в комнате было больше света, то можно было заметить, как его и так бледное лицо становиться и вовсе цвета бумаги, но темнота успешно это скрыла. Она помнила, ему казалось, все, и ему даже в голову не приходило, что она врет, просто пользуясь его неведеньем. Он не шевелился и даже старался не дышать, пытаясь не пускать ее слова в сознание, но тщетно, они все равно ядовитыми парами просачивались в мозг и разъедали его сомнением и ужасом. Он чувствовал как под ее ловкими пальцами сдались две пуговицы его рубашки, он кожей ощутил ее тепло, его будто ударили током, но Гилберт мужественно вытерпел и это. Он ждал чего-то, оставаясь недвижимой статуей под напором Брунгильды. Гилберт не осознавал, насколько ему приятны прикосновения женских рук, насколько чувствительной становить его кожа от ее прикосновений. Раздался последний вопрос, и у Бенедикта будто сорвало последнюю преграду. Он схватил ее тонкое запястье, убирая ее ладонь со своей груди. Не сильно заботясь о комфорте девушки, он притянул ее к себе, буквально укладывая себе на колени. Он смотрел на нее, не отрывая взгляда от ее глаз, а спустя мгновение сильно, властно и безапелляционно впился ей в губы, заставляя раскрыться их навстречу, чувствуя тепло ее рта и заставляя ее язык подчиняться ему, следовать за ним в безумном танце. Его руки крепко держали ее талию, не давая ей отстраниться. То, что он творил был полным безумием, после которого его вполне могли вышвырнуть со службы, но сейчас ему на это было почему-то совершенно наплевать. Сколько длилось это помешательство сейчас уже сложно сказать, но в какой-то момент он просто разжал руки и позволил ей вырваться на свободу.
- Вот теперь мы закрыли эту тему, и можете приступать к работе, - Бенедикт окинул взглядом стол, - их необходимо разобрать в хронологическом порядке, а потом по алфавиту, - его голос звучал сухо, будто бы ничего не произошло.