В январе всегда ужасно хотелось курить и пить, жаловаться на жизнь, кутаться в тяжелую дорогую шубу и проводить дни на пролет в теплом кабинете. Но курить не получалось, то некогда, то нельзя, то еще что-нибудь, пить почему-то предлагали только шнапс, а хотелось хорошего и сладкого домашнего вина. Которое пьется как дедушкин компот и останавливаешься только когда понимаешь, что совершенно пьян. Оставалось только кутаться в шубу или жаловаться на жизнь. Если первое она вполне успешно и делала, то со вторым возникали проблемы. Брун всегда было трудно рассказывать о своих проблемах или печалях, она все переживала сама, молча, тихо, сама с собой. Еще с детства проще было поплакать тихонько в уголке над разбитой коленкой, чем пойти к дедушке, поплакаться ему, получить за то что разводит сопли и расстроиться еще больше.
Потом ей просто не к кому было идти, к дедушке не пойдешь жаловаться на болящий каждый месяц живот, на трудности с выбором бюстгальтера и аллергией на презервативы. К дедушке не пойдешь делиться волнениями по поводу задержки и положительного теста. Потом, уже в армии у нее появилась Гертруда, но жаловаться этой суровой женщине никогда даже в голову не приходило. Брунгильде было бы просто стыдно показать ей свои слабости, да и не солидно это. Да и надобность в этом отпала еще до знакомства с подругой, просто вошло в привычку держать все в себе. Ей это аукнулось шаткими нервами и срывами на несчастных мужчин, скандалами с женщинами выше по званию или должности, комплексами и много чем другим. Но к этому всему она быстро привыкла, уговорила сама себя и прекрасно жила наверное до этого самого дня. И тут вдруг ее в попу клюнул бешеный попугай, что срочно нужно кому-то все высказать и выслушать толковый совет. Она могла бы обратиться к Бену, он был бы рад даже явись она к нему среди ночи и начни жаловаться на жизнь. Может даже дал бы какой-нибудь совет как быть дальше и что делать. Но не жаловаться же Гилберту на него самого и спрашивать как себя вести с ним. Глупости же. К Труди она бы не пошла только потому что стыдно, а если и начала бы говорить, то в любом случае все закончилось попойкой и больной головой на утро. А это явно было не то, что сейчас нужно Хельстром. Дедушке звонить дело рискованное, вполне может приехать и надавать по заднице, за то что совсем расслабилась и сопли на кулаки наматывает вместо того что бы семью создавать или хотя бы работу нормальную найти. Не начинать же разговор с ним с того, что вообще на самом деле она уже несколько лет служит в тайной полиции, просто ему не захотела говорить. Он тогда вообще ее прибьет и даже бровью не поведет. В самом крайнем случае могла бы сходить к отцу Труди, он бы ее накормил и выслушал, но он вполне может не вспомнить кто она такая и даже не пустить на порог. Так что вариантом он был самым крайним, на случай если ее охватит отчаяние. И наверное она бы мучилась с выбором еще очень долго, если бы не мелькнувший в рекламе такой нужный ей сейчас вопрос. Вы хотите поговорить об этом? Она хотела, отчаянно и думала не долго прежде чем открыть справочник и ткнуть пальцем в первый попавшийся адрес. Хельстром даже на имя не взглянула, просто собралась и поехала. Задумавшись о том, что все же нужно было пробить по своим каналам кто это и можно ли ему доверять свои слабости и скрываемые от всех мысли, только оказавшись в приемной, перед дверью в кабинет. Но бежать и перед секретаршей делать вид, что она забыла выключить утюг или вообще ошиблась дверью было бы глупо. Поэтому она дернула ручку и смело шагнула.
- Здравству… эээ Клаус?! – Брун чуть не споткнулась об порог, настолько неожиданной была встреча со старым знакомым. Она ожидала чего угодно от этого посещения, но явно не этого. Нет, она определенно была рада его видеть, но не в качестве своего психолога. – Очень неожиданная встреча. Очень.

Встреч с друзьями детства Брун по возможности избегала и делала это вполне успешно уже много лет. С того самого дня когда по дурости решила сходить на вечер встреч выпускников. Она тогда еще служила в армии и только-только получила старшего сержанта. Для нее и дедушки это был повод для гордости. Она служила, отдавала долг своей родине, за несколько лет ни одного выговора или взыскания, если закрыть глаза на выволочки по поводу неуставных отношений с сослуживцами, то вообще безупречная служила. Приносила в дом деньги, боролась за равноправие женщин и мужчин бегая по горам с вещмешком и автоматом на перевес, а не отказывалась брить ноги и рожать детей. Похорошела, избавилась от юношеских прыщей, собиралась замуж за сослуживца. У нее все было просто прекрасно. Но девочкам из бывшего класса так не показалось. Одна разглядела у Брун ранние мимические морщины и целлюлит на тощих ногах, не забыла и напомнить о том, что ноги кривые. Другая смотрела то на ее живот, то на кольцо на пальце и в конце вечера поинтересовалась не по залету ли Брун замуж выходит. Еще одна узнав о том, что жених Хельстром военный ужасно испугалась и начала описывать ужасы жизни с военным. Что по странам ее помотает, что он найдет себе какую-нибудь блядь армейскую и пока жена кашеварит будет ее в казарме иметь во всех позах. Что тираном станет совершенно точно, любить будет больше свою работу, и самое главное очень мало зарабатывать. О том, что и сама служит, Брун решила не напоминать, вдруг дамочке совсем плохо станет. Впечатлений хороших от вечера было не много, только комплименты от бывших одноклассников и тост от них же за нее, как за единственную кто не водит разговоров о детях и целлюлите. С того дня она ни разу не виделась ни с кем из ребят, и это делало ее действительно счастливым человеком. Потому что совершенно не хотела снова переживать ужасы встреч с беременными или уже много раз рожавшими, и бывшим самым красивым мальчиком класса, который сейчас работает судебным приставом и выглядит как самая большая ошибка природы. Тем более если тогда она с гордостью рассказывала о армии, женихе и дедушке который на марафоне в Мюнхене занял первое место, а сейчас ей им рассказать было нечего. Для всех вокруг она неудачница без работы или временный младший перекладыватель бумажек в фирме, которая избавится от нее через неделю, максимум две. Без личной жизни и не навещающая дедушку.
Клаус же был приятным исключением и его Брунгильда рада была видеть в любое время и в любом месте. Даже здесь, даже в качестве своего мозгоправа. Ему она могла рассказывать о своих неудачах или победах, умалчивая разве что о Гемайншафт и не называя имен. Ему никогда бы не пришло в голову ругать ее за прибавление в весе или синяки под глазами, за отсутствие оравы детей и богатого мужа под боком. Клаус который когда-то давно учил ее ругаться матом и драться, с которым она воровала сливы из сада герра Штурма и потом получали ремнем по задницам от ее деда. Клаус который много лет спустя стал политическим обозревателем и примером для нее. Дедушка звонил ей каждые выходные и ставил его в пример, что вот был оболтус и ерундой занимался, а вырос и вон как поднялся. Делом занять серьезным, молодец, гордость для папы, а она у него как была шалтай-болтай и дурная, так и осталась. Даже когда карьера Клауса полетела к чертям и его чуть было не посадили, дедушка не перестал им гордиться и сетовать, что ему досталась Брунгильда, а не Клаус. Хельстром никогда на это не обижалась, потому что на самом деле дед ее обожал и просто хотел взбесить, что бы она сделала хоть что-нибудь куда лучше Бернштайна, только что бы доказать деду, что не совсем пропащая. В какой-то мере пример Клауса послужил толчком к тому что бы пойти в Гемайншафт, ей действительно хотелось что бы и ее ставили в пример, а не ругались. Правда дело не выгорело, с тем профилем который для нее выбрали в полиции примером стать не получилось и гордо рассказывать деду о своей работе она тоже не могла, чувствуя себя из-за этого предательницей. Но ни разу в жизни она не злилась на Клауса за то что он вот такой хороший и классный, а она нет. Бернштайн в конце концов был слишком хорош собой, что бы его ненавидеть. Было даже время когда Хельстром казалось что она в него влюблена и ей ужасно хотелось, что бы он обратил на нее внимание и смотрел как на женщину, а не как на Гиль, которая лазает по деревьям и ругаясь матом ворует сливы.
- Поверить не могу что это действительно ты! – Брунгильда широко улыбнулась Клаусу, пропустив мимо ушей его наверняка не случайное сокращение имени и уселась в кресло. – И еще меньше верится в то, что когда-то ты воровал фрукты и хвалился перецелованными девочками. По тебе такому серьезному и не скажешь. – Она все никак не могла на него насмотреться и уж тем более перестать улыбаться. Слишком давно они не виделись и она уже успела забыть как он выглядит, как говорит и подает себя. Было даже немного непривычно, она чувствовала себя совсем маленькой девочкой под его серьезным взглядом. Как будто что-то натворила и боится ему рассказать, стараясь перевести разговор в менее опасное русло. – Дед конечно говорил, что ты заделался психологом, мол посмотри дурья башка, человек нашел выход из положения и устроился в жизни, а ты нет. Обожаю старика, всегда умел приободрить.
Сама того не замечая она оттягивала тот момент когда действительно придется забыть о том, что они знакомы уже сто лет, что ей хочется узнать как он и что происходит в его жизни. Есть ли что-нибудь новенькое, и придется переключиться на разговор доктор-пациент. Рассказать ему о том, что ее пугают серьезные отношения. Что она хочет ребенка, но страшно боится что материнство разрушит ее прекрасную налаженную жизнь. Любит мужчину, но настолько боится, что собственными руками все рушит, делает гадости и глупости, и переживает порывы бросить его. Что со своей дурацкой работой скоро либо сопьется, либо в гроб сама уложится и крышечкой прикроется, лишь бы ее не трогали. Чужому человеку это рассказать было бы гораздо легче, чем Клаусу в глазах которого не хотелось выглядеть жалкой истеричкой, которая просто не может определиться чего хочет и в каком виде, поэтому достает всех вокруг и ужасно бесит. – Желаю чая, крепкого и с сахаром. А еще консультацию специалиста желаю, но дай мне минутку, не так-то просто рассказать зачем я пришла. Даже не знаю с чего начать.