Майор Рейнхардт назначил жене – третьей бывшей – встречу в Кёльце-парке, на час дня. Он знал, что Эльза не опоздает, и позаботился о том, чтобы приехать заблаговременно. Припарковавшись возле сквера со стороны Курштрассе, Рудольф еще из машины прощупал взглядом всех попавшихся ему на глаза прохожих. Была середина марта, деревья стояли голые, и парк хорошо просматривался с любой точки. Это было ему на руку: легче избежать посторонних ушей. Того, что их могут увидеть вместе, Рейнхардт не боялся – нет ничего противозаконного в том, чтобы прогуляться по скверу со своей бывшей женой.

Из-за того, что он приехал раньше срока, у майора образовалось несколько свободных минут. Он подумал об Эльзе. Когда она позвонила, голос у нее был усталый и подавленный; Рудольф заметил это, хотя она едва ли произнесла больше пяти слов – он сам же не дал ей сказать что-либо по телефону, просто продиктовав место и время встречи. Зовите это профессиональной паранойей, если угодно, однако майор был уверен, что после вызова к канцлеру все его разговоры прослушивались. Во всяком случае, на месте шефа он бы непременно это устроил, и хотя прошло уже более двенадцати часов с того момента, как Айсмана можно было перестать опасаться навсегда, Рейнхардт осторожничал. У него по-прежнему не было, да и не могло быть уверенности, что Энгельберг не пожелает избавиться от исполнителей, чтобы обрубить концы. А тут еще Эльза с ее сестрицей.

Катрин Шварц выбрала для своего звонка самое неудачное время, какое только можно было придумать: она объявилась в тот самый день, когда майоры Рейнхардт и Браун получили особое задание от канцлера лично. Рудольф не выбирал выражений, отвечая на этот звонок, и теперь признавал, что, возможно, перегнул палку.

Он провел по лицу ладонью, пытаясь привести себя в чувство. Служба в Гемайншафт всегда была напряженной, но эта последняя неделя превзошла все предыдущие. Рудольф чувствовал себя измотанным физически и, что хуже, эмоционально. Сейчас он очень хорошо понимал Хольцера, отчаянно рвавшегося в командировку с месяц назад.

Стрелки на циферблате показывали без восьми час, когда появилась она. Элегантное светлое пальто, темные брюки, аккуратные сапожки на маленьком каблучке, объемный бордовый шарф. Когда-то он подарил ей похожий. Это было чертовски давно.

Рейнхардт вышел из машины и первым делом поднял воротник: день был сухой, но ветреный. К беседке они приблизились с разных сторон.

– Здравствуй, Эльза.

Он хотел сказать, что она совсем не изменилась со времени их последней встречи, но это было бы неправдой: в тот раз она не выглядела такой уставшей. Про себя Рудольф пожалел, что не смог встретиться с ней раньше и заставил ждать несколько дней: наверняка сестрица и мать все это время не давали ей продохнуть.

Нагие ветви деревьев, раскачиваясь, сталкивались и поскрипывали одна о другую. Ветер гнал по небу облака, то и дело проглатывавшие солнце.

– Пройдемся, – Рейнхардт предложил Эльзе руку.

Отредактировано Rudolf Reinhardt (2013-07-12 12:54:02)

Едва ли не первыми словами Эльзы стали извинения. Она вся как будто излучала его, это трепетное и тревожное чувство вины, а между тем, он был виноват перед ней намного больше. Однако рассказать об этом было нельзя, поэтому приходилось просто примириться с тем, что все будет именно так, как есть. Испытывать чувство вины за то, что перед тобой испытывают чувство вины – это попахивало дурной бесконечностью, и потому Рейнхардт предпочитал не задумываться о своей роли во всем этом деле. Самобичеванию в их работе не было места: стоит однажды ему поддаться – сломаешься. К тому же, это было бы эгоистично с его стороны, решать абстрактные моральные дилеммы, когда рядом идет несчастная женщина, которая нуждается в его помощи. Правда, чем он мог ей помочь?

– У меня есть время, – сказал Рудольф, беря Эльзу под руку и начиная медленно, сдерживая шаг, двигаться вперед по аллее, отходившей от беседки.

Эльза собиралась с мыслями, майор ее не торопил. Молчание его не угнетало, напротив – было что-то неизъяснимо мирное в том, чтобы идти вот так бок о бок по дорожке парка. Можно было даже представить, что они просто гуляют. Он уже и забыл, каково это – просто жить. Теперь же, шагая рядом с Эльзой, Рейнхардт вдруг вспомнил о том, что есть и совсем другой Берлин: не совокупность неблагонадежных районов и потенциально опасных объектов, а кафе, музеи, или вот, например, парки – словом, такие места, где люди могут просто гулять и отдыхать, а не заниматься постоянным решением проблем с риском для жизни и здоровья, то своего, то чужого.

«Ты ведь знаешь, зачем я тебе позвонила», – произнесла Эльза после непродолжительного молчания. «Знаю», – хотел согласиться Рудольф, но она уже продолжала, с каждым мгновением все торопливее и сбивчивее. Опять извинения, оправдания, «он им ничем не обязан» и все такое прочее…

– Эльза, перестань, – оборвал майор. Это прозвучало резче, чем он хотел. Пришлось ненадолго остановиться. Не выпуская покоившуюся у него на сгибе локтя руку жены, он накрыл ее обтянутую перчаткой ладошку своей ладонью.
– Тебе не за что оправдываться и просить прощения.

Они снова сдвинулись с места. Эльза ни за что бы не обратилась к нему по собственной инициативе и никогда не стала бы просить за себя, но ради сестры она согласилась пойти на то, что считала противоестественным, и от этого чувствовала себя еще более угнетенной и подавленной. Рейнхардт все это понимал, но что с этим делать, решительно не представлял.

– Полагаю, это твоя сестра уговорила тебя со мной связаться. Она позвонила мне в очень неудачное время, и я… – какая чушь, господин майор. – В общем, разговор не сложился, – мрачно усмехнулся Рудольф. Камень с плеч не упал – даже как будто бы стал тяжелее.

– Но я знал, что она на этом не успокоится. Сказать по чести, твоя сестрица кого угодно доведет до белого каления. Смотрю, она и тебя успела основательно измочалить за эти два с половиной дня. – Он неприязненно поморщился. Отношения с Катрин Шварц у них никогда не ладились, в особенности после развода с ее сестрой и той истории с Юлианом и его отправкой в армию. Но, в отличие от Эльзы, эта женщина отчего-то по-прежнему считала себя вправе обращаться к нему за помощью в таких вот щекотливых делах.

– Жаль, что тебе пришлось все это терпеть, но у меня не было возможности встретиться с тобой раньше.

Помимо Катрин Шварц, не ладилось у майора Рейнхардта также и с извинениями.

Глядя на Эльзу, вдруг спохватившуюся посреди попытки снова принести ему свои извинения, Рудольф не смог сдержать улыбки. Она всегда была такой: больше думала о других, чем о себе, терпеливо сглаживала острые углы и старалась поддерживать мир в обществе воинственно настроенных родственников, то и дело извиняясь перед ними к месту и не к месту – по мнению Рейнхардта, разумеется. А он всякий раз, когда это случалось, чувствовал себя обязанным остановить это неуемное самобичевание и вечное самопожертвование. Эффект обычно получался обратный – Эльза смущалась и продолжала извиняться, разве что уже не перед другими, а перед ним самим, а Рудольф с не меньшим упорством продолжал наступать на те же грабли снова и снова. Сегодня он сделал это по забывчивости и в результате едва не получил на свою голову приступ ностальгии по утерянному прошлому – но Эльза опять заговорила о Кристиане, и майору Гемайншафт пришлось волей-неволей вернуться к действительности и себе нынешнему.

Все, что говорила Эльза, было полнейшей чушью. Фальшивое спокойствие, мнимая уверенность ее семьи в том, что все будет хорошо, которую она зачем-то пыталась внушить ему – «у нас все в порядке, никто не бьется в истерике и не кидается на стены, так что совершенно не о чем беспокоиться, и вообще прости, что мы тревожим тебя по такому пустяку». Ну, или что-то в этом роде. В общем, Эльза по своему обыкновению старалась смягчить железобетонную стену и преподнести все в максимально безобидном свете. Нет, это, безусловно, было лучше громкого скандала с криками на всю улицу или разбиванием посуды в квартире. Но как прошибить эту пушистую стенку, Рудольф не знал, а главное, не знал, надо ли ее прошибать. Знал только, что во всей этой ситуации Эльза была единственной, к кому он испытывал жалость. Свою задачу он сейчас видел в том, чтобы успокоить женщину, насколько это вообще возможно. Как это сделать? Вариант рассказать правду даже не рассматривался – во внимание принимались исключительно версии того, что обычно именуется «ложью во спасение».

– Я понял тебя, – произнес майор, позволив Эльзе высказаться. Он действительно понял – все, включая так и не прозвучавшее опасение, что ее зять уже отошел в мир иной, поэтому продолжение не заставило себя ждать.

– Я навел справки, – принялся излагать Рейнхардт. – В первую очередь, могу тебя успокоить: Кристиан жив, здоров, не подвергается изощренным пыткам и избиениям и мирно сидит в одиночной камере. Насколько я понял, его пока вообще не трогают.

Пожалуй, положительные новости на этом исчерпывались, факты – тоже. Во всяком случае, те из них, которые можно было поведать Эльзе. Дальше начинались зыбучие пески, требовавшие максимальной осторожности при маневрировании.

– Делом занимается мой коллега. Я немногое могу рассказать, но попробую объяснить так, чтобы ты понимала ситуацию. – Они свернули с боковой дорожки на другую, идущую чуть ли не вкруг всего сквера. Солнце, секунду назад показавшееся из-за рваного края тучи, снова окунулось в белесую дымку.

– Пока что это не дело, а черт знает что. Все улики носят такой характер, что на настоящий момент невозможно убедительно доказать ни виновность Шварца, ни его невиновность. Не хочу тебя пугать, но в обычной ситуации подобные случаи разрешаются дачей признательных показаний. – И, что самое смешное, в Гемайншафт люди всегда признаются. В чем угодно. Но об этом Рейнхардт, разумеется, не сказал. – Однако я поговорил со своим коллегой и убедил его как можно тщательнее рассмотреть материалы дела. Если Кристиан ни в чем не замешан, с ним все будет в порядке. Но сколько времени может занять расследование при таком раскладе, я предсказывать не берусь. Возможно, на это уйдет несколько месяцев. Готовьтесь к тому, что придется подождать, и запасайтесь терпением.

Майор сделал паузу и посмотрел на бывшую фрау Рейнхардт, оценивая ее состояние. С женщинами всегда было сложно предугадать, как они воспримут те или иные слова, и, рассчитывая на один эффект, он постоянно чувствовал риск получить обратный.

Вышло так, как он и опасался: Эльза все поняла по-своему. Она молчала, и потому стопроцентной уверенности у Рудольфа быть не могло, но он же видел, что все его объяснения ее только пугают, и наверняка она уже надумала себе каких-нибудь ужасов и просто не решается в этом признаться. Не самая приятная ситуация, как ни крути, однако стало ясно главное: нет смысла изворачиваться, изобретая несуществующие и вместе с тем правдоподобные факты. Видимо, женщинам для морального успокоения требуются не убедительные логические построения, а что-то принципиально иное. Например, веско звучащее обещание, что все будет хорошо. Может ли быть что-то более нелепое с точки зрения здравого смысла?

– Я не частное лицо, – возразил майор, но снова спохватился, что его тон может только смутить Эльзу, и постарался его смягчить. – Однако если Кристиан действительно не замешан ни в чем более серьезном, чем поношение нынешней власти у себя на кухне – что я, зная его, вполне допускаю – то, скорее всего, при некотором моем вмешательстве, его помурыжат пару месяцев в камере и попросту отпустят за недостатком доказательств.

Резкий порыв ветра, налетев, размотал шарф Эльзы и отбросил один его край ей за спину трепещущей бордовой лентой. Рейнхардт придержал женщину за локоток, останавливая ее, развернулся и поймал высвободившийся конец палантина. Ветер играл с волосами Эльзы, то откидывая их назад, то вновь роняя буйные пряди ей на лицо. При новом порыве одна из них легко хлестнула Рудольфа по щеке. Не обращая на это внимания, он озаботился тем, чтобы расстегнуть верхнюю пуговицу пальто своей бывшей жены и пропихнуть непослушный край шарфа внутрь, аккуратно распределив так и норовившую скомкаться ткань пониже плотного воротника кремового джемпера. Почти шесть лет… Ни одна из его женщин не выдерживала рядом с ним так долго. Рейнхардт снова застегнул блестящую черную пуговицу.

– Все будет хорошо, Эльза.

Природа как будто бы решила ему подыграть: из-за сгустившихся туч вдруг пробились несколько солнечных лучей и коснулись разрумянившихся на ветру щек Эльзы. Рудольфа охватило давно забытое чувство – ему захотелось улыбнуться.

– Ты обедала? Бьюсь об заклад, что не успела. Идем, договорим в тепле.

На несколько секунд рука майора легла женщине на плечи, направляя ее в нужную сторону; потом они снова пошли бок о бок, как прежде.

Пока Рейнхардт и Эльза шли к окраине Кёльце-парка, солнце появлялось и снова пряталось еще дважды и в конце концов скрылось совсем: ветер нагнал тучи. Через минуту из них посыпалось что-то мелкое – уже не снег, но еще не дождь, и Рудольф порадовался, что так своевременно решил уйти из сквера.

Он поймал себя на том, что уже выбросил из головы всю эту историю со Шварцем, когда Эльза решилась напомнить о записке. Причем именно решилась – было видно, что повторить этот вопрос ей стоило труда. Майор коротко посмотрел на женщину и перевел взгляд на проезжающие по улице автомобили. Воображение немедленно нарисовало перед ним картину: стекло движущегося встречным курсом Опеля опускается, из салона показывается рука с пистолетом, хлопают два выстрела, и машина уносится вниз по улице, а он лежит на сыром асфальте с двумя аккуратными дырочками в груди, у ног перепуганной Эльзы.

Опель проехал мимо. «Надо лечить нервы», – подумал Рейнхардт, снова поворачивая лицо к своей бывшей жене. Все время с момента вызова к канцлеру и вплоть до текущей минуты он жил в постоянном напряжении. После ареста зятя Эльза оказалась в эмоционально сходном положении, майор это понимал.

– Записку от Кристиана, думаю, я смогу организовать. – Он прикинул: это будет совсем не сложно. – Да, я это сделаю. Не сегодня и, вероятно, не завтра, но до конца рабочей недели.

Записка означала, что он может увидеть Эльзу снова. Покопавшись в себе, Рудольф понял, что ему бы этого хотелось, особенно сейчас, после всей нервотрепки, закрутившейся вокруг Айсмана. Рядом с Эльзой он чувствовал себя иначе. Рейнхардт восьмилетней выдержки.

Неподалеку находилось одно кафе, куда они несколько раз ходили вместе тогда, много лет назад. Местная обстановка импонировала Рудольфу, но он подумал, что Эльза не простит ему такого жеста, и выбрал другое.

В зале было довольно много людей, как обычно в обеденное время, но столик для них нашелся – в глубине помещения, почти в самом углу, под ярким абажуром из цветного стекла. Рейнхардт помог своей даме снять пальто, подвинул низкое кожаное кресло, стребовал с едва не проскочившего мимо официанта меню. Он старался сделать все, чтобы Эльзе было удобно, но это не помогало. Она оставалась напряженной, скованной и какой-то… напуганной?

– Эльза… Ты что, боишься меня?

Страшное дело, как влияет на людей слово «Гемайншафт». Но даже заподозрить экс-фрау Рейнхардт в том, что она подвержена общему суеверному ужасу, майору было сложно. А мог бы догадаться и раньше.

Слова сорвались с языка вопреки ее желанию, Рейнхардт увидел это по лицу Эльзы, несмотря на то, что подоспевший официант предоставил ей спасительную возможность отвернуться. Но майор-то все равно продолжал смотреть на женщину, а знал он ее достаточно давно, чтобы научиться замечать определенные знаки и по мере сил их интерпретировать.

– Стейк с овощами на гриле и двойной эспрессо без сахара, – так и не взглянув на официанта, произнес Рудольф, протягивая обратно меню.

Значит, страха перед ним как частным лицом Эльза не испытывает. Уже неплохо. Вопрос лишь в том, кого она видит перед собой сейчас, и что-то подсказывало ему, что это был скорее майор Гемайншафт, чем бывший супруг. Как вывести ее из этого состояния, Рейнхардт представлял слабо. До сих пор он пытался прикладывать для этого усилия – и ничего не выходило. Оставалось только одно: махнуть на все рукой и пустить эту линию на самотек. В общем, расслабиться. Стоило принять такое решение, как ему самому вдруг сделалось значительно легче.

Когда официант удалился, Рудольф не стал заминать неловкость и продолжил беседу ровно с того места, на котором она прервалась. Но прежде поцокал языком.

– Антигосударственные выступления? – спросил он, усмехаясь. – Мания преследования, паранойя, раздвоение личности еще не беспокоят?

Нехорошо шутить такими вещами, майор Рейнхардт! Однако профессиональный юмор Гемайншафт был бы тут еще менее уместен, поэтому оброненные фразы засчитывались за компромиссный вариант.

– Эльз, извини, я понимаю, что арест в семье действует подавляюще, но тебе правда не стоит загонять себя. Все образуется, поверь. Лучше расскажи мне, как у тебя дела в остальном. Как Михаэль? – Нельзя же не спросить у матери про ребенка. – И что там Блайт, еще не нашел тебе нового кавалера?

А то слышал он историю о том, как в жизни Эльзы появился Маркус Зиммель.

Вообще же разговор о Шварце, по мнению Рудольфа, успел исчерпать себя, и переливать из пустого в порожнее, только нагнетая тревогу, он не видел смысла. На майора внезапно снизошло озарение, что беседа на эту тему успокоения Эльзе не принесет, что бы он ни говорил и как бы ее ни убеждал, уже хотя бы потому, что Кристиан по-прежнему был и оставался в застенках Гемайншафт, и это не могло ее не беспокоить.

Оказалось, чтобы почувствовать себя непринужденно, Эльзе нужно возмутиться. Рейнхардт решил запомнить это на будущее. Раньше таких натянутых моментов у них не возникало (были другие), и лекарства от них он до сего момента не ведал. Хорошо, что оно нашлось.

Возмущение Эльзы очень скоро перетекло – по традиции – в извинения. Кажется, она сама этого не заметила, а Рудольф не стал ничего говорить – только смотрел на экс-супругу, не пытаясь сдерживать улыбку.

Потом им принесли еду, а Эльза заговорила о семье. Точнее, о ребенке и собаке, в точном соответствии с заданными вопросами, что не могло не радовать майора Рейнхардта. Пожелав своей спутнице приятного аппетита, он принялся за мясо. Слушать это ни в коей мере не мешало.

Пожалуй, Рудольф был согласен с тем, что оставлять на весь день ребенка в обществе мамаши Эльзы – наихудшее из возможных решений. Но и мысль сплавить его отцу, который ушел от них именно из-за того, что Эль уделяла слишком много внимания сыну, казалась ему неудачной.

– Михаэлю же почти три? – уточнил Рейнхардт, ловко орудуя ножом и вилкой. – Ты не думала отдать его в детский сад?
Критиковать выбор Эльзы было бы со всех сторон неправильно, но почему не подсказать ей альтернативу? Хотя в детских садах вечно нет мест – но это как раз проблема решаемая.
– С Блайтом в этом смысле сложнее. Взял бы его к себе на время, но, боюсь, велика вероятность, что тогда он загнется от тоски и одиночества.

Осторожный вопрос Эльзы заставил Рудольфа широко ухмыльнуться.
– Если доживу до конца недели, дальше все будет отлично.

В некоторых ситуациях нет ничего лучше честного ответа, который звучит, как шутка. И все-таки Рейнхардт предпочитал не позволять разговору слишком накреняться в его сторону. К тому же, у него было для Эльзы еще одно предложение.

– Катрин, наверное, взяла вашу квартиру в осаду и не дает никому ни минуты покоя, – начал он издалека, но, как водится, тут же решил, что долгие предисловия неуместны и сразу перешел к основной части: – Захочешь пару дней отдохнуть от вашей нездоровой обстановки – приезжай ко мне, там будет спокойнее. Сам я дома сейчас практически не бываю, так что… – Рейнхардт пожал плечами, подумав было, что можно не доводить фразу до конца и не подыскивать подходящую формулировку, но недосказанности ему никогда не нравились. – Никто никого не стеснит.

Чисто дружеское предложение. Ну разумеется, каким ему еще быть.

Эльза аккуратно, но твердо отклоняла все его попытки помочь ей в чем-то, что не было связано с его службой и, соответственно, затрагивало область ее личного мира, и Рудольф чувствовал, что в эту святыню ему хода нет. Возможно, это было связано не с ним, а со стремлением Эльзы к независимости и нежеланием показаться обременительной – такой вариант Рейнхардт тоже допускал, но факта это не отменяло. Ломиться в закрытые двери ему было не впервой, однако опыт подсказывал, что иногда рациональнее прибегнуть к тактическому отступлению или влезть в окно. Во всяком случае, давить на экс-супругу точно не следовало.

– Если вдруг передумаешь, мое предложение не имеет срока давности, – только уточнил он.

Что помимо прочего подразумевало: да, я действительно имею это в виду, и нет, я не забуду об этом сразу по окончании разговора. Впрочем, Эльза и без этого должна была знать, что он не из тех, кто разбрасывается пустыми обещаниями. Но с женщинами никогда ни в чем нельзя быть уверенным до конца.

Замечание Эльзы по поводу его чувства юмора заставило Рейнхардта хмыкнуть.

– Обменяю одну Великую Проблему на десяток маленьких, – пробормотал майор. Он очень надеялся, что таких проблем, как на этой неделе, ему больше решать не придется. И, желательно, не по той причине, что ему помогут расстаться с жизнью и избавиться от любых дальнейших трудностей вообще.

– Приятно знать, что ты беспокоишься обо мне, но еще только март, об отпуске пока думать рано.

Не из-за времени года, разумеется, но почему бы не использовать этот аргумент, раз уж все так удачно совпало.

В общем-то, Рудольф не придал бы этому значения и счел бы высказывание о необходимости отдыха не более чем дежурной фразой, если бы Эльза не решила повторить предложение.

– Я так плохо выгляжу? – смехом поинтересовался он, но почти тут же сообразил, что давно не смотрелся в зеркало, а неделька и впрямь выдалась адская.

Кельнер принес кофе.

– Да, наверное, ты права, выспаться не помешает, – сказал Рейнхардт, пока чашки перемещались с подноса на стол. – Непременно воспользуюсь твоим советом, как только немного разгребусь с делами.

Смотрит ли Эльза новости? С учетом внутрисемейных обстоятельств, времени на это у нее могло не оставаться. Оно и к лучшему.

– А что там с магазином, какие-то проблемы?

Ну вот, он опять это делает.