Первое апреля - прекрасный день, чтобы выйти из больницы и дать свои комментарии насчёт всего случившегося. Сказать что-то общественности - неприятный, но неизбежный долг. Со слов заглянувшей несколько дней назад Джинни было ясно, чего следует ждать. Одно Эрвин знал: сдаться и ничего не предпринять ему нельзя. Нужно продолжить остановленное следствие, хотя теперь личные мотивы, вероятно, слегка помешают объективности и беспристрастности суда.
Но, если быть откровенным... кого это ебёт?
Встреча с Вирджинией придала Эрвину сил, и крамольные мысли о том, чтоб уйти с поля битвы с позором, постепенно стали казаться какой-то ересью. После отказа от дальнейшего участия в этом процессе был только один путь: отставка, безработица, домик километрах в двадцати от Берлина и общество максимум Шопенгауэра. Продукты на заказ, приходящая горничная. Изредка - шлюха на дом и оплаченный минет.
Такие перспективы Эрвина пугали аж до дрожи, а у него и так заметно поседели за последнее время виски. Следовало подкрасить, как случай предоставится. Импозантности для. Шрамы мужчин украшают, а вот седина - только старит.
Перед самым выходом Розенблатт звонит Каспару. До того, как всё произошло, они расстались очень некрасиво, и Эрвин совсем не ждал, что младший Хаузер примчится к нему, едва прознав о беде. Они прямо не говорили о своём тогдашнем конфликте, но хотелось надеяться, что каспар его простил. В конце концов он должен был понимать, в какое неловкое положение оба тога угодили. Вот только он из воды вышел сухим.
Он всё не приходит и не приходит, Эрвин готовиться оскорбиться, но понимает - у друга есть дела поважнее. Побеседовать они могли и в другой раз, за чашкой кофе в обеденный перерыв или, например, назначив время встречи и заранее согласовав его. Но Эрвину хотелось поговорить с кем-то по душам.
Джинни для этого не подходила. Отношения с ней, вполне тёплые и дружественные, были слегка не того профиля. Она могла не понять его страхов и опасений, не всё, что творилось в голове, мог вылить на неё Эрвин. А вот Каспар, колотивший в детстве Розенблатта игрушечным грузовиком по голове и не воспринимавший его до конца всерьёз, на роль жилетки и плеча годился прекрасно.
- Привет! - бодро махнул рукой Эрвин, увидев Хаузера в дверях, - Нет, что ты. Я редко ложусь так рано, тем более, я ждал тебя. Прости, что тебе пришлось сюда ехать. Наверное, был трудный день. Садись.
О том, что подскочил с кровати как подорванный, когда тщедушная медсестричка сообщила, что посетитель здесь, Эрвин предпочёл не упоминать. Пожав Каспару руку, он чуть ли не насильно усадил его рядом с собой.
- Но я тебя долго не задержу. Спасибо, что пришёл.
Самым серьёзным челленджем было показаться увереннее и веселее, чем было на самом деле.

Что бы ни творилось на душе Каспара, он всегда был острословен, едок, непроницаем. Похоже, умение говорить так, будто его слушает добрых несколько миллионов телезрителей, не покидало Хаузера-младшего ни на секунду даже в повседневной жизни. Впрочем, скорость и качество речи могли быть уже его естественными чертами.
- Я бы лучше завалился к тебе на квартиру или позвал тебя к себе. Тащить друг друга из бара - не самое разумное, что мы можем себе позволить. Но ты прав. Нажраться надо, здесь сухой закон, так что я стал почти трезвенником. И такой еды у меня, конечно, не было... Святая Мария, ну и запах...
Эрвин даже закатил глаза от удовольствия. В своё время решающим аргументом в уговорах подростка-Эрвина посидеть с мелким Хаузером было обещание тёти Тео накормить мальчиков своей фирменной стряпнёй. Пироги, тортики, штрудели, пончики и кексы мамы Каспара были вкуснее, чем в ресторане. Определённо, обеды и ужины у Хаузеров относились к счастливейшим воспоминаниям и так прекрасного детства Эрвина. Узнать, что на самом деле все эти вкусности она заказывала в самой дорогой кондитерской Берлина для него стало бы разочарованием даже сейчас. Теодора, кажущаяся сейчас Эрвину славной, но недалёкой, в детстве и юности была праздником, который всегда с тобой, что её и погубило. Серьёзной хозяйкой, хранительницей очага и даже какой-нибудь достойной женой медиамагната она никогда не была, и воспринимать её всерьёз не получалось, кажется, ни у кого. Она так разбаловала Каспара, что теперь он не мог научиться поступать не так, как ему хочется и всё ещё чувствовал свою безнаказанность. Она в упор не видела, что Макс ей изменяет и, даже знай это, вряд ли нашла бы выход.
- Сейчас и попробуем. Я здесь последнюю ночь, а ты мне продуктов принёс на неделю! Право, не стоило. Теперь ты обязан помочь мне это всё уничтожить. И не спорь.
Набор столовых принадлежностей на неопределённое количество персон в палате присутствовал, и яблочный пирог скоро был разрезан и разложен по аккуратненьким икеевским тарелочкам без намёка на рисунок.
- Пока придётся поносить, - ответил Эрвин, протягивая Каспару одну, - Ты правильно слышал, не всё подвластно возможностям медицины. Во время последней операции был риск неудачи, ну и... в общем, теперь меня ждёт протезирование. Экспериментальная технология какая-то, усовершенствование старой методики, протез будет подключен напрямую к мозгу. Наверняка я в чём-то ошибаюсь, но понял так.
Розенблатт сел обратно на кровать и ковырнул десертной вилочкой шарлотку.
- Для этого уже не нужно лежать в госпитале. Конечно, мне предлагали остаться здесь на весь операционный период, но я просто не могу больше здесь задерживаться. Загнусь не ровен час. Меня бы с удовольствием здесь ещё подержали, уверяю тебя, ты не хочешь знать, во сколько мне обошёлся этот месяц. Ещё столько же - и мне придётся продать квартиру, я в конце концов не бизнесмен. Да и недолго осталось мне прохлаждаться, друг, - мужчина вздохнул, - правильно ты сказал, это был отдых. Я сам себе сейчас не завидую, всё ведь только начинается. Тем более, если ты говоришь, что от исполняющего обязанности надо срочно избавляться. Что, кстати, хотел Макс, что пришлось беспокоить отца? И откуда у него, интересно, нашлось время кому-то помогать...
Эрвин фыркнул и отправил в рот запечённое яблоко. Несмотря на то, что последние десять лет он только и пытался откреститься от отцовской фамилии, такое демонстративное пренебрежение его задевало.

Эрвин показал головой.
- Пошёл он к чёрту. Мой отец найдёт пять тысяч причин, чтобы целый месяц даже не позвонить. И хватит о нём, пожалуйста. Часа не проходит, чтоб я не помянул его недобрым словом. Если ему и впрямь в ближайшее время прихватит сердце, я начну верить в материальность мысли.
Это было очень неловко. Каспару, похоже, только неуютно стало от того, что он затронул эту тему. Делать нечего, обойти в разговоре Карла бы в любом случае не вышло.
"Вот оно," - подумал Эрвин, грустно глядя на Хаузера, - "то самое будущее, которого мы с нетерпением ждали, мой друг. Наступило и не спросило, а мы так мало изменились."
Эрвин и Каспар были классической золотой молодёжью своего поколения, не ставшей почивать на лаврах. Получив от родителей всё что только можно и даже немного больше, не остановились, а решили доказать, что сами тоже чего-то стоят. Как такового конфликта отцов и детей у них в жизни не случилось, хотя волнения по Берлину говорили о том, что столкновение поколений и на сей раз прошло болезненно. Опасно и безрассудно было игнорировать бунты среди молодёжи, только вот и Каспар, и Эрвин всё ещё к той самой молодёжи относились, а уж у кого-кого, а у Розенблатта не хватало сил даже гипотетически противопоставить себя тем самым "отцам", которых сейчас мечтали сбросить с Олимпа власти собственные отпрыски.
- Марлин - твоя сестра? - Эрвин замер и удивлённо уставился на Каспара, - Но у тебя же нет ни братьев, ни сестёр...
К такому повороту мужчина готов не был. Перед глазами мгновенно встало личико девушки - бледное, худенькое, с чуть резковатыми бровями и губками бантиком, личико, которое он только совсем недавно смог увидеть. Эрвин не нашёл ни единой черты, которая указывала бы на родство с Каспаром. Недоумение продолжалось до тех пор, пока на ум не пришёл Максимиллиан: у Марлин были его глаза.
- Бывает же. Хорошо, что ты сказал... Я уже был готов влюбиться, - полушутя произнёс мужчина, тщетно пытаясь унять дрожь в левой брови и правом мизинце.
Замолчали. Каспар, скорее всего, не подозревал, что это станет новостью для друга. Если подумать, девушка могла упоминать его имя... но обратить на это внимания тогда не хватило подозрительности. Но лучше было вернуться к насущным проблемам.
- Да, извини... Конечно, всё не просто так.
Эрвин тяжело выдохнул воздух, отставил тарелку с пирогом и сцепил руки в замок.
- Я знаю, что происходит в городе. Очень поверхностно и больше по наслышке, к сожалению, это только предстоит исправить. Но я не питаю иллюзий: ничего не закончилось. Я слышал про Рейхстаг... С завтрашнего дня я начну собирать и изучать материалы по этому делу, потому что не собираюсь его оставлять. Я прошу твоей помощи.
Увидев едва заметное колебание в лице Каспара, заметив, как непроизвольно на миллиметр сдвинулись его брови, Эрвин поспешил продолжить:
- Только не вспоминай наш последний разговор. Ничего похожего на то, что тогда наговорил, сейчас просить не собираюсь. Это были глупости, - здесь Эрвину пришлось себя пересилить, - я был не прав и прошу у тебя прощения. Но закончим. Ты и сам видишь, что агрессивная оппозиция вытворяет, будто ничто за этим не последует. Видишь, вероятно, лучше меня. "Чёрный шторм" наглядно показал, что к теракту на Потсдамской площади отношения не имеет, о чём заявить я, конечно, намерен. Правда это или нет - а такова их позиция. Но оставить их просто так - значит развязать им руки, что я позволить себе не могу по личным причинам. Кас, я хочу попросить у тебя только совета. Даже не как у журналиста, а как у друга.
Эрвин на секунду прервался, переводя дыхание и собираясь с мыслями. Он замялся, не зная, как сформулировать то, что казалось простым и понятным.
- Я не принципиален, ты знаешь. Я не хочу, чтобы моя деятельность выглядела как месть, хотя доля истины здесь есть. Скажи, что я должен знать? Если я кому-то хоть немного сейчас и доверяю, то тебе.

Отредактировано Erwin Rosenblatt (2013-08-16 14:18:52)

Каспар репетировал. Скорее всего. Иначе он не смог бы так быстро и складно выдать всю свою страстную, убедительную тираду. Неужели он знал, что придётся говорить с другом на такие скользкие темы?
Эрвин даже сжал пальцами виски на несколько секунд, когда Хаузер уподобился автомату и выдавал слова очередью без передышки.
- Погоди, погоди. Я не врубаюсь. Ты сейчас всё это серьёзно? На что ты хочешь мне раскрыть глаза, объясни? На то, что не всё слава богу в Датском королевстве? Боюсь тебя огорчить, но я это и без тебя знаю. Ты забыл, что я часть всей этой системы? Я не наивен, как ты мог бы предположить. Я люблю отца и верю в силу государственной власти, но я не слеп, далеко не слеп. Всем известно, на что мы идём ради немецкой нации, Кас. Я тоже не святой, если ты считаешь, что я несу в мир только добро и справедливость, наивен ты. Сколько, считаешь, решений было принято по законам совести и морали? Есть закон, который не всегда человечен и иногда вовсе не гуманен. Если хочешь растоптать чьи-то эдельвейсы, начал бы лучше со своей подружки - вот уж кто ежедневно соловушкой заливается с экрана о том, как всё хорошо и какой Энгельберг ангел с крылышками.
Эрвин мотнул головой. Его уносило не в ту степь.
- В тебе проснулось желание разоблачить кого-то? Давно? Мне казалось, ты всегда следовал по пути наименьшего сопротивления. Кто пел дифирамбы режиму, Каспар? Или тогда ты не понимал, что эта мельничка может смолоть всех и вся, если понадобится? Я знаю, что виноват сам. Но ты считаешь, кто-то это подстроил?
Эрвин наклонился к Хаузеру и заглянул ему в глаза.
- Не говори намёками если действительно что-то знаешь. Теперь ты хочешь сделку? Припоминаю, что ты послал меня, когда я предложил нечто подобное. Что будет, если я пообещаю развязать тебе руки? Ты не угробишь меня моими же руками? И давай обойдёмся без полутонов. Давай по пунктам: кто за тобой следит, в чём ты подозреваешь правительство и что происходит, по-твоему, внутри Гемайншафт?
Если Каспар подозревал представителей законодательной, исполнительной или судебной власти в пособничестве террористам, он слишком заигрался в шпиона. Не секрет, что, если глубоко копать, и в шкафах самых положительных и благонадёжных персон Четвёртого Рейха найдётся куча скелетов - взять, к примеру, министра Мецгера, старшего Розенблатта или того же начальника Гемайншафт. Каждому есть, что скрывать, междоусобные войны между ними всеми случались регулярно, хотя это мало влияло на крепость государства в целом.
Как Каспар, воспитанный в этой среде, в тридцатилетнем возрасте ухитрился разочароваться в системе, которой он был взращён и вскормлен? Ясное дело, что система - дрянь. Кричать об этом необязательно.

В этом был весь он, Каспар Хаузер. Всё принимать на свой счёт, не воспринимать упрёки и критику, болезненно реагировать на любой выпад в свою сторону. Он с годами становился невыносимее, цеплялся к случайно оброненным словам вдвое чаще, взрывался, рассыпался в оскорблениях, обвинениях, проклятиях.
Каспар - это фонтан эмоций. Если что-то не вызывает у него бурную реакцию, положительную или отрицательную, это вовсе не стоит внимания. Каспар вспыльчив, Каспар неуравновешен, Каспар нервозен. Иногда Эрвину казалось, что Каспар попросту болен. С Теодорой и Максимиллианом, поныне давившим на него с обеих сторон и разрывавшим на части это было немудрено. А самое главное, что Каспара нельзя было остановить, когда он заводился.
- Постой. Не надо передёргивать. Объясни мне, почему с тех пор, как мы достигли сознательного возраста, каждый наш разговор перерастает в перепалку?
Успокоить его было практически невозможно. Убедить в том, что Эрвин позвал Хаузера не затем, чтобы лишний раз унизить - реально, но проблематично. Попытаться не дать развития скандалу - жизненно необходимо.
- Я даже не понял, с чего всё началось. Кас, дружище, ты превратно всё понимаешь. Никогда в жизни я тебя не упрекал. Ты делаешь то, что считаешь нужным. Я поступаю так же. Один раз объединить усилия нам бы ничего не стоило, если никто не будет тянуть одеяло на себя. Давай сделаем это просто ради общего дела. Не ради сенсации или, чёрт возьми, Германии. На хрен Германию, если уж на то пошло.
Тропка, на которую рисковал встать журналист, привела бы его прямиком к могиле.
"Если ты прозрел," - грустно думал Эрвин, зная, что никогда не скажет этого вслух, - "не стоит думать, что все вокруг тоже были слепы. Если начать без разбора открывать глаза всем подряд, можно нажить себе неприятности."
- Ты получишь всю информацию, какую захочешь. Ты бы и без меня её получил, на самом деле, но так было бы чуточку сложнее. Но я не об этом хотел поговорить. Господи, я уже сам забыл, о чём хотел тебя попросить.
Эрвин покачал головой, вздохнул и потянулся за апельсином.
- Знаешь, забудь. Если кроме того, что я всю жизнь ошибался, нам поговорить не о чем, лучше помолчим.
Шкурка у апельсина была тонкая, легко счищалась даже пальцами. округ ногтей закололо от кислого сока.
- Не знаю, что я должен сделать, чтоб ты перестал думать, что я действую по указке отца, как кукла в марионеточном театре. Неужели не очевидно, что он не лезет в мои дела? Кровь людская - не водица, но это не я придумал. Что теперь, всю жизнь расплачиваться за свою фамилию? Может, и вправду сменить документы? Откреститься от семьи совсем, чтоб никто не подозревал, будто у нас могут быть какие-то точки соприкосновения? Отказаться от должности? Боюсь, всё равно не поможет. Я обречён быть "сыном Розенблатта".
"Не подскажешь, почему я никогда не тыкал тебя носом в то же самое, сын Хаузера?"
До полуночи оставалось чуть меньше получаса. Время посещения было уж давным-давно безбожно проёбано, но для некоторых гостей в Шарите делались традиционные исключения.
Всё же молчать и обижаться долго не вышло.
- Не знаю, что творится внутри Гемайншафт. Джинни говорила, что все расследования ведутся закрыто - подразумевала, вернее. Совру, если скажу, что не напрягает. Самому хочется понять, что творится. Есть мнение, что замешан канцлер. Не более, чем догадка, но нет дыма без огня.

Отредактировано Erwin Rosenblatt (2013-08-24 04:04:27)