Berndt Koch

• Имя:
Берндт Франц Кох | Berndt Franz Koch
• Возраст и дата рождения:
36 прожитых | 08 января 1984 года
• Место рождения, место фактического проживания на данный момент времени:
Франкфурт-на-Майне, Германия | Берлин, Германия
• Внешность:

Thomas Kretschmann

«Похож на лисицу». - Заявила однажды знакомая Берндта, что не было ни оскорблением, ни комплиментом: всего лишь констатацией факта. В действительности, в своём замечании она оказалась права: чуть опущенные внешние уголки глаз, тонкие губы и длинный прямой нос делают его отдаленно похожим на «лисицу обыкновенную»; и прилагательное «обыкновенный» является – в его случае – наиглавнейшим. Ничем не запоминающий, Берндт являет собой образ немца, встречающихся на каждом шагу: голубые глаза, светлые волосы, роста среднего и телосложения – опять-таки – обычного. Таких – что говорится – тридцать на одну дюжину. И тем немногим, тем малым, что, всё же, отличает его от других, всегда была его зрелость: что десять лет назад, что спустя десять лет Берндт выглядит неизменно взросло; а раз уж для своих тридцати шести он кажется плохо сохранившимся, то к пятидесяти будет казаться простому обывателю, наоборот, - весьма хорошо.
• Характер:
Воспитанный в строгой дисциплине родителей, склонных к деспотии, преподавателей школы-интерната, не позволявших и шага в сторону вступить от прописанных устоев, и отслуживший в полиции срок достаточный и долгий, Берндт являет собой образ человека, ответственного за каждое произнесённое им вслух слово и за коим дело не застопорится. Привыкший жить по совести и уставу, многие из тех, с кем он общается по долгу службы или дружбы-приятельства-знакомства ради, отзываются о нём, как о приятном собеседнике, недостаток которого только один – характер.
Не в меру изъявительный - и, стоит напомнить, взвешивающий каждое своё слово, - он никогда не скажет «глупость ради глупости», и не обидит человека ненарочно, оправдываясь неразумным: «Я не то имел ввиду». Поверьте, то-то! Насмешка, которой он способен одарить любого, произнесена им неслучайно – а с целью обидеть и задеть; тем более, для своих лет, как человек, получивший определённый жизненный опыт и опыт общения с людьми, он не сразу, но способен заметить в своём собеседнике присущий тому страх или комплекс: неуверенные жесты, нервозность, зацикленность на собственном несовершенстве [сколько раз и Вам, дорогой читатель, удавалось услышать из уст какой-либо прелестнейшей особы, что она недовольна своей внешностью, а по мужской привычке сетовать на судьбу определить, что тот – в силу своего инфантилизма – в принципе не способен контролировать свой жизненный путь?]. И если человек воспитанный – или же просто нечуткий - не упомнит обо всём этом, то сам Берндт – ещё как; однако замечу, что лишь в редкие моменты и ситуации, уместные для того, он словом или делом «надавит на эту чужую больную мозоль», в остальном же – способен подыграть пресловутому женскому кокетству: «Во всех ты, Душенька, нарядах хороша» и мужскому отчаянию: «Всё образумится». За всем тем, подводя итог, можно сказать: столь неприятное другим поведение [не одобрение, разумеется, но издёвка] появляется в нём исключительно в обществе людей, что так же неприятны ему; впрочем, хватает Берндту ума быть сдержанней и в кругу тех, от которых хоть в чём-либо зависит его судьба.
С детства не имея своего собственного угла и даже игрушек, повзрослев, Берндт и вовсе стал ревнив: женщина [а то и какой-либо близкий друг], с коей он проводит время – неважно, день, неделю или целые месяца, - должна неизменно быть его, находиться в непосредственной близости и в зоне досягаемости: и даже произнесённое им: «Ты должна ответить мне после третьего гудка», зачастую – не шутка, а требовательная просьба. Впрочем, есть и обратная сторона, корни которой идут от пресловутого общинного строя школы-интернета: сам Берндт не потерпит ни ревности, ни жёсткого контроля в свой адрес. Верный только службе и славной Германии, он не считает нужным отчитываться о каждом своём шаге кому-либо, не испытывает нужды в томительных и долгих отношениях – будь то любовные или дружеские - и даже не отвечает на телефонный звонок после третьего гудка. Склонный со временем видеть в чужих достоинствах – сплошные недостатки, а в недостатках – одни пороки, он быстро устает от людей; и лишь с немногими – с коими и дружба проверена годами, и к чьим достоинствам, недостаткам и порокам он привык, - он способен дорожить. «Только потому, - смеётся он над самим собой, - что больше никто меня не потерпит».
Из вышесказанного благоразумным будет заметить, что Берндт, пускай и не самокритичен, но с радостью способен обсмеять свои несовершенства, замеченные другими. Ещё в детстве на любой смешок, раздающийся в его сторону, он затевал драку, тут же обижаясь и гневаясь. Но с возрастом, – лишившись юношеского максимализма, - сумел многих расположить к себе именно этим своим качеством – умением смеяться с другими над самим собой.
Берндту несвойственны перепады настроения, хотя и его методы борьбы с волнением, неизменно возникающим по долгу службы, весьма печальны и неприятны остальным: если же иные тут же выкуривают пачку сигарет, опустошают холодильники и принимаются запивать горькую горячительным, то сам он привыкший поступать совсем по-другому. Многие замечали: если Берндт в одночасье стал в диковинку раздражительным и горячо возжелал побыть в одиночестве, значит, в жизни его возникло перепутье: справиться то он с ним справится, обязательно вернёт себе благодушное настроение, но только прежде - свернёт всем кровь. Зато никакого никотина, лишнего холестерина и пьянства: одни лишь потраченные нервы, и те – не его.
В остальном же, – дабы не смутить читателя, - за невниманием к моментам, описанным выше, Берндта можно считать человеком весьма неплохим: не хуже и не лучше остальных. Описанные мною пороки зачастую меркнут перед явными его достоинствами: будь то, – возвращаясь к повторению уже сказанного, – неизменные ответственность и чувство долга; горячее желание прийти на помощь ближнему своему в ситуациях, для того [ближнего] неприятных; благодушие и хорошее чувством юмора; отсутствие лености и стремление к активной, деятельной жизни [он даже свои законные выходные – и те проводит не в обществе дивана и телевизора]. Все эти качестве не позволяют ему…. Как же там говориться?... Потерять друзей и заставить всех себя ненавидеть. Скорее наоборот.
• Биография:
- Тереза Кох, легко перенёсшая свою беременность и вдоволь накричавшись во время родов, в ночь с седьмого на восьмое января смогла, наконец, прижать к себе долгожданного младенца. Не сводя с него глаз, касаясь пальцами розовых щёчек и не сдерживая улыбки, она была благодарна Господу Богу за дар материнства, хотя и молчаливо признавалась самой себе – детей у неё больше не будет. Подобного мнения придерживался и новоявленный отец – Франц, - которому, к своим сорока, удалось испытать на себе все тяготы двух разводов и уплат алиментов;
- в своей вере склонная к разношёрстным карточным гаданиям, неправдивым гороскопам, неточной нумерологии и ещё более сомнительным рунам, Тереза на протяжении нескольких дней не решалась дать своему единственному, только-только родившемуся сыну, имя, способное хорошо повлиять на его судьбу. Тому, безусловно, должно было быть добротным, ему идущим - [и ей особо нравящимся] – и, разумеется, наделённым столь положительной энергетикой, дабы оного хватило на все последующие поколения в n-ом колене. И когда же самые изысканные и простые, звучные и режущие слух имена были тщательно пересмотрены и отброшены, как недостаточно соответствующие вкусу Терезы, Франц – вдоволь поохав, поахав, повздыхав и погневавшись – наконец, вставил своё решающее слово. «Пусть, - говорил он, - будет Берндтом. В честь Берндта Шнайдера. Автогонщика». Однако, разумеется, прежде чем нарекать сына, Тереза изучила биографию Шнайдера вдоль и поперёк да не забыла разузнать и о значении столь славного имени. И только когда несколько книжонок и подруг-сплетниц подтвердили, что «berndt» переводится со старонемецкого как «смелый как медведь», она окончательно успокоилась и дала своё согласие;

Свернутый текст

На мгновение обогнём логичность повествования и окунемся в будущее: что примечательно – и, впрочем, даже закономерно – сам Берндт никогда не относился к своему имени чуть более, чем равнодушно. А посему – в то время как мать тряслась над его нареканием даже сильнее, чем над ним самим – он благодушно позволял и друзьям, и знакомым извращаться как их уму было угодно. «Бер», «Бенд», «Бед» - столь незамысловатые сокращения были не полным списком иных возможных. Об одном лишь просил он сам, то в паспортном столе, то при приёме на службу – не забывать пресловутую «т» на конце.
Иная же ситуация – куда более развесёлая – была связана с фамилией Берндта. Из-за великого однофамильца Роберта Коха, открывшего миру туберкулёзную палочку, наш герой был вынужден с детства терпеть насмешки; прозвищем его и вовсе было «Палочка Коха». Стоило ему единожды кашлянуть или, не дай Бог, почувствовать себя нехорошо, его тут же называли туберкулёзным и советовали – чего хуже – обратиться в тубдиспансер, «в котором ты, наверняка, и проживаешь». Оттого, больно остроумные однокашники тотчас же отправлялись со своими сломанными носами в травпункт, до тех самых пор, пока сам Брендт не повзрослел и не перестал так близко принимать к сердцу глумления, в действительности уловив в них неплохую хохму.

- отнюдь не жившие душа в душу, чета, однако, Кох являли собой образ счастливой семейной пары, в которой он – достопочтенный глава семейства, она – красавица-супруга, в теплоте да уюте растящие любимого и единственного сына. На деле же, никогда гармонично не дополнявшие друг друга, они сходились только лишь в одном – в методах воспитания Берндта. Держа его в строгости и послушании, ни Тереза – как женщина и, прежде всего, мать, - ни Франц, - что был бы способен, как любящий отец, на баловство, - нечасто хвалили и ещё реже послабляли. И верили они – беззаветно верили – что кнут окажется получше пряника;
- к их сожалению, чем большее запрещалось Берндту, тем сильнее он тяготел к запретному. Детское любопытство и озорство были так сильно в мальчишке, что он был готов снести и крики, и ремень, и даже простоять в углу несколько часов к ряду, дабы затем – отмучившись – продолжить нарушать все мыслимые и немыслимые запреты: засунуть вилку в розетку, подергать кота за хвост, разрисовать мамино платье гуашью и изрезать папин галстук;
- ожидавшие от Берндта одного только послушания и смирения, но никак не строптивости, Тереза и Франц не опускали руки; и прежде, чем ему исполнилось хотя бы десять лет, отправили его в школу-интернат среднего (полного) общего образования для мальчиков;
- одним из самых ярких детских воспоминаний Берндта был тот злополучный день, когда он – застыв возле калитки – стоял и горько плакал. Всматриваясь вслед уезжающему родительскому автомобилю, ему казалось, что его, – так толком и неначавшаяся жизнь, – окончена;
- окунувшись в серые будни, начисто лишенные родительского тепла, но наполненные ещё более твёрдой дисциплиной, он изо всех старался вылететь из школы-интернета со скоростью пушечного ядра, дабы вернуться в родной дом. Мелкие шалости быстро переросли в настоящее хулиганство: разбитые окна, подожженные книги, драки с мальчишками и скабрезные стишки, рассказанные на уроках литературы заместо выученной по плану одной из сонет Шекспира о любви – то был неполный список. Однако, вместо того, чтобы исключить Берндта с позором, и педагогический состав, и директор видели в нём трудного ребёнка, к которому нужен особенный подход – и только. И подход этот был найден;
- тридцатилетний юбилей школы-интернета был по-настоящему грандиозным событием и для директора, и для педагогов, и даже уборщики – и те с трепетом ожидали празднества. Совместно с пиршеством, громогласными льстивыми речами, было принято решение устроить показ талантов обучающихся в стенах сие заведения. Одним ребятам представилась возможность петь, другим – танцевать, и даже на музыкальный треугольник был найден солист; Берндту же выпала роль стать пианистом;
- в глаза не видя ни одной нотной грамоты, не зная о положении рук во время игры и практически не представляя, с какой стороны подойти к фортепиано, он с презрением оглядывал своего учителя и всё намеревался сбежать. Но когда первые звуки фортепианной музыки коснулись его слуха, он воспылал таким интересом, каким не мог бы похвастаться и взрослый. Ему вдруг в одночасье, нестерпимо и жадно захотелось овладеть этим искусством, и прежде, чем учитель закончил игру, Бенрдт уже пододвинул стул и в волнительном трепете замер в ожидании разрешения прикоснуться к клавишам;
- способности к фортепиано игре, открывшие у Берндта, вызывали, казалось, усмешку и неверие у всех – и директора, родителей: мог ли этот хулиганистый пацан проникнуться любовью к музыке? Неверие в него было столь сильным, что даже на своём первом концерте он услышал издевательское: «Не стреляйте в пианиста – он играет как умеет»;
- впрочем, подобное отношение не усмирило пыл Берндта, и по окончании празднества тридцатилетия школы, он изъявил желание продолжить обучение игре на фортепиано. «И на Коха нашлась управа» - Смеялись педагоги, и за любую хулиганскую выходку угрожали выбросить фортепиано, что вовсе свело те на «нет». Найдя для себя отдушину в игре, Берндт, наконец, стал шёлковым, и даже гордо сносил издевки своих ровесников: «Где это видано, чтобы мальчишка играл на фортепиано? Совсем как девчонка!»;
- наконец, когда учебные дни остались позади, а в руках Берндта красовалась аттестат, пусть и не «отличный», а вполне себе «неплохой» - с парой пятерок, одной тройкой и уймой четверок, - Тереза и Франц воодушевились необычайно, только представив, какое будущее их ждёт. Им виделось – совсем как наяву – как Берндт непременно станет великими пианистом, покорив сначала Германию, затем – Европу, и уже потом – весь мир. Но – в свойственной самому себе манере – он разрушил идеалистические мечты своих родителей, изъявив желание пойти служить в полицию.
- этот судьбоносный шаг – признается сам Берндт – был сделан им отнюдь не потехи ради и не из вредности. Скорее наоборот: чем старше он становился, тем сильнее задумывался над тем, как устроить свою жизнь. Он любил музыку, но не являлся тонко чувствующей натурой; был готов просидеть у фортепиано целый день, но не вечность; и уж, конечно, не видел он себя богемой, да и не хотел ею быть. Привыкший с дисциплине, - которая ещё в детстве была так ненавистна ему, - он уже не смыслил своего существования без неё. Оттого, полицейская академия и сама служба казалась ему отныне не каторгой, которую он ещё лет десять назад старался бы всеми правдами и неправдами избежать, но возможностью самореализации;
- дальнейшее обучение, безусловно, не было лёгким – впрочем, как и сама служба в полиции. Однако, Берндт – искренне увлеченный и заинтересованный - получал удовольствие от своей работы – удовольствие, гораздо большее даже пресловутой фортепианной игры;
- к моменту прихода к власти Вольфа Энгельберга, Берндт успел достигнуть определённых карьерных высот и обосноваться в славном Берлине. Политика нового канцлера пришлась ему по вкусу, и в любых политических дебатах, неизменно возникавших в кругу сослуживцев, он воодушевленно отмечал: «разумеется, я поддерживаю Энгельберга»; и, стоит заметить, то было не подхалимство, не низменное стремление быть рядом с теми, в чьих руках теперь власть, но честное одобрение;
- столь благодушное отношение к новому канцлеру сыграло с Берндтом шутку не злую, но наоборот – весьма хорошую и выгодную для него самого. Поступившее от вышестоящего начальства предложение служить в «Гемайншафт» было весьма лестно для него, и он – разумеется – незамедлительно ответил согласием. Посему, по успешном прохождении испытаний, Бендт затесался в ряды «Гемайншафта», что считает благодатью судьбы и одним из своих главных жизненных достижений.
• Род деятельности:
Сотрудник «Гемайншафт» в звании старшего лейтенанта, занятый оперативно-розыскной работой (пятый отдел).
• Чего вы ждете от игры? Каковы планы?
От игры, прежде всего, я жду игры
Хотела бы насладиться игровым процессом в полной мере – со всякими там раздумываниями, томительными ожиданиями ответа от соигрока и всё время подогреваемым к сюжету интересом. Тем более, форумный мир – диктаторская Германия!
• Связь:
Администрации личным сообщением