Непомерная ярость ее, неподъемная тяжесть. Терпкий лакричный сироп, всё хмурь и хмарь. Тягучая липкая скука и безразличие, сковывающие по рукам и ногам. Едешь в автобусе, взгляд выедает сумрак, в ушах словно вакуум распустился пунцовой лилией. Г д е я. З а ч е м я з д е с ь. Р а д и ч е г о.
Вздрогнуть. Тело вываливается в суматошность улицы, рваная тень – отголосок мятущейся, изнывающей от собственного безразличия души, привычный холодок кодовой панели, отрезвляющий летнюю дремоту тела. Плавящийся под укоризненным взглядом закатного солнца асфальт заставляет щуриться. Ровный порез дверного проема беззвучно заглатывает ее худенькую фигурку.
У нее были дела. У нее всегда были дела, но не доставало слов, чтобы облечь эти дела в смысл. Не хватало мягкости следовать стереотипам и подчиняться течению, но Уна Освальдт, похрустывая костяшками пальцев и слежавшимся упрямством, послушно появлялась в штабе Черного Шторма с неизменной рыбьей безэмоциональностью, являя собой пример исключительной преданности группировке; готовая поддержать любую, даже самую безрассудную идею. А вдруг на этот раз все закончится. Что если один день и она освободится от этой отравляющей разум объективной реальности, циркулирующей по кругу. Раз за разом. Одно и то же. Все те же отвратительные улыбки с телеэкранов, те же обещания, истекающие ложью и сахарным сиропом – лакомство для помойных крыс-журналюг из федеральных СМИ.
Не сойти бы с ума.
Ее ненависть, ежевичный уксус, серная кислота, жалящими каплями касалась всего и каждого, бесконечная в своей злобе. Уна презирала каждого, но больше всех она не выносила себя. За то, что все еще здесь. За то, что бездействует, в то время как все ее естество рвалось вперед, рвать и метать, вгрызаться резцами в алую ненавистную мякоть, сминая отвратительные улыбки с опротивевших лиц. Раз за разом.
Снова штаб, снова бездействие, чуть менее опостылевшее, чем всегда, ввиду мнимой занятости. Деньги. Еще один фактор, сводящий с ума эту алчущую массу людских существ. К сожалению, даже бравой оппозиции нужны были ресурсы, чтобы продолжать жечь сердца людей как глаголом, так и динамитом, согласно предписанным установкам.
Сегодня вечером Уна была свободна и благая миссия по золотодобыче досталась ей. Ноутбук занял свое привычное место среди окурков и пустых чашек-стаканов разной степени чистоты, Освадьдт опустилась подле него, лениво отслеживая текстовые всполохи на мерцающем экране. Банк, на который опустился указующий перст начальства, обладал системой ступенчатой защиты и Уна, как специалист по охранным системам, могла видеть сквозь стены, если дело касалось взлома систем безопасности. Однако эта сопротивлялась. Во-первых, Освальдт не хватало мощности ноутбука, который давненько всеми мыслями был обращен на погост, а ностальгия, ее главная слабость, не позволяла заменить дорогую сердцу железку на более мощную систему. Во-вторых, не хватало глаз следить за мигающими показателями. Немой циферблат электронных часов отмерил отрез цифр для нового дня. Штаб был пуст, не считая Альбрехта, которого Уна давным-давно окрестила «мелким» и угрюмо игнорировала звучание имени или никнейма. Он был младше нее всего на три года, а Освальдт чувствовала себя старухой, глядя на его трогательную сутулость. Он напоминал ей другую Уну, напичканную лекарствами, от которых приходила химическая апатия и выпадали волосы. Прошло несколько лет, она научилась держать себя в руках и давно не принимает лекарства, но внешняя апатия все еще не разжала своих объятий. Каждое слово вырывается изнутри сознанием, словно воспаленный зуб.
С другой стороны, вот кто не будет доставать бессмысленными беседами.
- Альбрехт. – Голос хрип и колюч. Буквы, сопротивляясь произношению, скрипят и хохлятся: вздорные, злые воробьи. – Мне нужна помощь. Посмотри.
«Если не поймет с первого взгляда, к черту», - думает Уна, зажав губами сигарету. Огонек зажигалки в ее глазах вспыхивает охрой и гаснет.