В штаб-квартире Шторма Клаус чувствовал себя всегда как дома. И приходил сюда порой просто так, посидеть. Вот как сейчас, уютно устроившись в стареньком кресле с изрядно драной обивкой и лениво пролистывая какую-то объёмистую книженцию, сверкая из-под стёкол очков флегматичным синим взглядом.
Бернштайн не выносил скуки. Не мог не разбавлять однотипную деятельность чем-то новым. Собственно, поэтому и пришёл "скромный психолог" в Чёрный Шторм.
Нет, конечно же он не любил нынешний политический режим, был для этого слишком свободолюбив, да и не забыл унижения, которое нанесли ему власти. Взяли за шкирку, как нашкодившего щенка, за какую-то статью, что им не понравилась. И было бы не миновать проблем, если бы не великодушный жест отца-полковника, который спас нерадивого сына. Спас от нехилых разборок, но от крепкого удара по гордыне и самолюбию не спас, что самое ужасное. Пришлось стать психологом, забыв о набирающей обороты карьере политического обозревателя.
Но в первую очередь в подпольной деятельности террориста мужчину привлекало "веселье", и не важно, какими путями оно достигается. Тут надо снова припомнить абсолютное отрицание общепринятой морали у этого типа, а ещё отсутствие эмоций, которые приходилось играть, как актёру в театре.
Ну что ожидать от человека, который не видит никакой разницы между разделкой свинины и человека. Всё один чёрт. Да какое ему дело, чьё мясо свежевать?
Штормовики стали для этого странноватого джентльмена оплотом. Единственной константой, что плохо укладывается в голове. Но ведь дело в том, что этим людям самим пришлось наплевать на множество законов морали. А ещё на все расстройства, наклонности Клауса они научились реагировать совершенно спокойно. Их это не интересовало, чего в мире не увидишь. И Бернштайн за это был по-своему благодарен. Он чувствовал себя своим, хотя вряд ли когда-то признает, что хотел хоть раз в жизни быть причастным к скопу подозрительных личностей. А ещё здесь он нашёл лучшего и единственного друга, а заодно и жениха для младшей сестры. Большой заботливый брат, окруживший своё сокровище государственными преступниками. Меньше знаешь - крепче спишь.
А вообще, такие дети, как Клаус, так или иначе в песочнице всегда играют одни.
Ну что Вы, нет, он не плохой человек, отнюдь. Просто социопат, человеконенавистник. Бывает такое.
Но при всём этом человеческая натура никогда не была для него загадкой. Ведь всё просто. Человек - раб своих желаний и эмоций.
Посему герр Бернштайн высокомерно заявлял самому себе, что отсутствие у него эмоций - преимущество. Ведь им никогда нельзя будет помыкать.
Он не страдает синдромом Аспергера. Он награждён синдромом Аспергера.
А о страсти Клауса к знаниям можно говорить часами и писать диссертации. Он впитывает новое, как губка, умудряясь интуитивно схватывать самое необходимое и бесследно удалять лишнее. Как только ему поставили в детстве диагноз - принялся изучать психиатрию. Сам.
И до сих пор увлечение не прошло и всегда находило проявление. Дома все полки заставлены трудами на тему. Да и вряд ли он пропустил в интернете хоть одно бурное обсуждение!
И всё равно он предпочёл стать более безобидным психологом. К ним больше доверия, ведь работать приходится со здоровыми людьми. К психиатрам же зачастую относятся предрассудительно. Будто бы психические заболевания разносятся воздушно-капельным путём.

Вот и сейчас, Бернштайн внимательно пробегал взглядом по строкам. Очередная работа, посвящённая расстройствам аутистического спектра. Домой идти совсем не хотелось. Хотя, всё равно придётся... Кошка не накормлена.

Отредактировано Klaus Bernstein (2014-02-14 22:05:05)

Клаус всегда был внимателен и наблюдателен. Но не тогда, когда дело доходило до чтения или похожих занятий, где требовалось сосредоточиться на процессе, чтобы получить максимум пользы и удовольствия. Кроме книги он не видел ничего, да и вряд ли обращал внимание на прочие внешние раздражители. Уютный тёплый свет лампы и мягкая тишина лишь располагали к этому.
Слежки мужчина действительно не ощущал, тут даже инстинкты не помогли. Хотя, вряд ли можно ожидать чего-то действительно опасного от мальчика-заморыша.
Гретта, в случаях полного погружения брата в чтение или написание чего-либо, обычно бесшумно подкрадывалась и щёлкала пальцами у него под ухом, или же прямо перед носом, с весёлым добродушным смехом наблюдая, как он резко вздрагивал всем телом, вскидывал голову и пару раз часто моргал, с почти что детским выражением на лице, выражающем недоумение.
Вот только адский грохот, раздавшийся внезапно, как близкий раскат грома, снискал у Клауса реакцию гораздо более бурную. Штормовик подскочил резко, словно подброшенный пружиной. Книга оказалась на полу, шмякнувшись с глухим стуком.
Светловолосый затравлено заозирался, округлив глаза, лихорадочно бегающие, ищущие источник шума и возможную опасность. Очки съехали, чудом удерживаясь на кончике носа. Дыхание вмиг сбилось, грудь вздымалась и опадала через чур быстро. Руки мелко тряслись, а пальцы судорожно сжимались и разжимались.
В последний такой припадок, когда Бервальд невесело пошутил, оглушительно гаркнув что-то на ухо своему другу, тот рефлекторно врезал ему. Крауц отделался разбитым носом. Зато стал одним из немногих, кто узнал о страхе Бернштайна к резким звукам. Они могли вызвать у него приступы агрессии и, как сейчас, тремор в руках, подозрительно похожий на паркинсонский.
Подобную дрожь получалось унять далеко не сразу.
Наконец, найдя взглядом нарушителя спокойствия и полностью осознав произошедшее, Клаус трясущейся рукой поправил очки, судорожно расчесал пальцами волосы. Сделал глубокий вдох, стараясь успокоиться.
"Хорошо, что при мне оружия не оказалось..."
А мальчишка продолжал валяться на полу. Нет, чужая неуклюжесть не вызывала у Бернштайна насмешки или даже дежурной кривой ухмылки. Он сам был феноменально неловок, сие есть проявление его диагноза. Но Клаус научился маскировать такой недостаток за нарочитой плавностью движений, вольготной кошачьей ленцой. Годам к тридцати овладел этим искусством мастерски. Хотя, в быту, у себя дома, до сих пор вписывался плечами в дверные косяки, да пальцем по клавишам мобильника попадал не всегда с первого раза.
- Осторожнее надо быть, так и котелок разбить недалеко, - голос почти не дрожал, хотя слова звучали натянуто.
Бернштайн подошёл к юноше медленно, словно перед ним разгневанная кобра. Но всё же протянул ему руку. Уже не дрожащую.
Зацикленность на правилах приличия - тоже характерная черта герра Бернштайна.

Отредактировано Klaus Bernstein (2014-02-19 21:52:37)

Ну, когда странноватый юноша проделал эту странную пародию на рукопожатие, у Клауса развеялись все сомнения. Тот явно был на голову не совсем здоров, такие странности уже нельзя списать на банальную неуклюжесть или глуповатость.
Когда тот встал с горем пополам, Бернштайн критично осмотрел его, приподняв бровь. Глаза, естественно, цеплялись за разорванные брюки, открывавшие разбитые колени. И разодранные об осколки ладони тоже принялись кровоточить, оставляя следы на полу.
Казалось, хоть в обители Чёрного Шторма не должна проливаться кровь. Но и тут осечка, избежать кровопролития всё равно не получилось. Слава Богу, что больше никто не пострадал. Ну, не считая того, что Клаус пожертвовал неопределённым количеством нервных клеток. Да-да, тех самых, что отмирая не восстанавливаются, как говорится в крылатом выражении.
Но герр Бернштайн то знал, что на деле то они восстанавливаются, а известный афоризм - всего лишь миф. Но разве от этого легче?
Мальчишка уже схватил куртку и собирался уйти куда-подальше, чтобы уж точно здесь больше не наломать дров, по-крайней мере сегодня. И психолог-террорист, не изменяя своей сволочной натуре, должен был махнуть на это рукой и снова заняться своими делами, даже не вспоминая о чудике с расцарапанными руками.
- Стой, окаянный, - внезапно тихо, но чётко и ровно произносит Клаус, будто приказ отдаёт.
Он смотрит на паренька из-за плеча, нахмурив брови, даже не развернувшись к нему лицом. "Окаянный" - самое идиотское слово, которое можно употребить в подобном выражении. Стародавнее, почти ощутимо заросшее паутиной. Но Бернштайн использовал его часто, да и многие подобные, и такое наблюдалось с детства, порой затрудняя у других понимание того, что всё же несёт этот светловолосый шизик. И тут стоит вспомнить о том, что лет до семи он вообще говорил по минимуму. Мог вообще молчать неделями.
- Ладони покажи, - снова произносит мужчина, на этот раз разворачиваясь к юноше. Он старается быть лаконичным. Пока что получается.

Отредактировано Klaus Bernstein (2014-02-19 21:49:40)