Было уже хорошо за полночь, когда Рейнхардт вышел из бара и попрощался с напарником. От духоты у него начинала болеть голова, и он решил пройтись пешком – проветриться, тем более что ночь была ясной, а улицы Берлина – прекрасными в своем запустении. На памяти Рудольфа столица Германии еще никогда не погружалась ночами в такую тишину. С начала июня город после полуночи превращался в призрак самого себя. В эстетике безмолвных улиц, освещенных редкими фонарями, правили внушительная строгость и чеканная суровость. Никаких иммигрантских тусовок, пьяных гуляк, праздношатающейся молодежи или панков с орущими на целый квартал магнитофонами. Никаких заторов на дороге. Никакого мусора и грязи. Комендантский час явно шел Берлину на пользу.

Именно об этом размышлял Рейнхардт, когда заметил чуть впереди сиротливую хрупкую фигуру. Одинокая женщина на улицу в такое время просто так не выйдет – не при нынешних обстоятельствах. Зачем же вышла эта? Рудольф ускорил шаг, нагоняя незнакомку, но стараясь до поры держаться в тени и не окликая ее, чтобы не спугнуть. На бульваре она остановилась и оперлась плечом о фонарь. Можно было подумать, что ей дурно.

Рейнхардт подошел ближе. Если она живет недалеко, надо просто отвести ее домой, а если нет… Свет от фонаря лег на ее лицо, и Рудольф узнал ее. Это была, ни много ни мало, супруга Юргена Мецгера, министра обороны Германии. Неожиданная встреча. Рейнхардт невольно осмотрел улицу, ища спутника женщины, но напрасно – фрау Мецгер, со всей очевидностью, была здесь одна. Она рылась в сумочке, держа в губах тонкую сигарету, и выглядела подавленной.

– У вас все в порядке? – спросил Рудольф, не показывая, что узнал ее, сунул руку в карман и поднес ей зажигалку.

Вполне возможно, что фрау Мецгер искала здесь одиночества, но он уже подошел, и теперь оставить ее одну было уже нельзя – во всяком случае, не раньше, чем он убедится, что ей не нужна помощь. Да и тогда… Улицы Берлина теперь выглядели безлюдными, но это не означало, что они безопасны. Офицер тайной полиции не мог этого не понимать.

В порядке она не была, об этом легко было догадаться по ее замершему взгляду и по тому, что она едва ли заметила, как к ней приблизился посторонний. Меньше всего Рудольфу хотелось лезть в семейные дела министра обороны, и однако. Если эта женщина сейчас пойдет и спрыгнет с моста прямо в Шпрее, он окажется последним, кто ее видел, и это будет чертовски скверно, потому что он мог бы ее остановить. Кроме того, оставалось неясным, что она делала здесь в такое время и почему не была дома в супружеской постели. Если причины последнего Рейнхардт еще мог предположить, то первая часть выглядела более чем туманной.
Между тем, на продолжение разговора Ангелика Мецгер явно не рассчитывала и попыталась обойти непрошенного собеседника, но Рудольф не позволил ей этого сделать.

– Я так не думаю, – произнес он как можно более спокойным и ровным тоном. – Если бы вы были в порядке, то заметили бы, что комендантский час вступил в силу более сорока минут назад. Вы выбрали не лучшее время для прогулки по городу. Сейчас никому не следует находиться на улице, особенно красивым одиноким женщинам.

«Особенно министерским женам», – подумал Рейнхардт про себя и сделал еще шаг, будто бы невзначай преграждая фрау Мецгер дорогу. Как бы там ни было, а оставлять ее одну среди улицы он не собирался.

– Как вы здесь оказались? – спросил он вслух. Вопрос можно было бы счесть вполне безобидным, если бы его не задавал сотрудник Гемайншафт. Впрочем, Ангелика Мецгер едва ли могла знать, с кем имеет дело.
– Позвольте я вас провожу, – сказал Рудольф, и несмотря на учтивую форму, предложением это не было.

Это было уже кое-что. Во всяком случае, теперь она выглядела более живой, чем минуту назад. И куда более агрессивно настроенной, хотя это как раз объяснимо: что могла подумать и почувствовать одинокая женщина, к которой среди ночи приклеился на улице незнакомый мужчина? Агрессия – нормальная защитная реакция, прикрывающая страх. По крайней мере отчасти Рудольфа это успокоило: в таком состоянии с мостов обычно не бросаются. Однако разговор теперь неминуемо должен был переместиться в иную плоскость, чего Ангелика Мецгер, по-видимому, не жаждала. Рейнхардт не сомневался, что у нее были на то причины, почти наверняка – личного характера. И все же.

– Простите, фрау Мецгер, я не хотел вас напугать. Я всего лишь исполняю свой долг – служебный и человеческий.
Не было смысла выдавать себя за кого-то, кем он не являлся. Сотрудников тайной полиции, возможно, и не любили, однако у супруги министра обороны не было причин их опасаться. Очевидных причин для одиноких ночных прогулок, впрочем, тоже. При нынешних обстоятельствах столкновение с гражданским должно было выглядеть более подозрительно. Он извлек служебное удостоверение из внутреннего кармана и представился:
– Рудольф Рейнхардт, Гемайншафт. – Удостоверение вместе с зажигалкой снова исчезли там, откуда появились. – Вам нечего бояться. Если, конечно, вы не совершили ничего противозаконного.

Это была шутка, а шутки Рейнхардт имел обыкновение произносить с непогрешимой серьезностью, из-за чего многие их не замечали и обвиняли его в отсутствии чувства юмора. Рудольф не видел в этом проблемы. Он внимательно всматривался в лицо женщины, стоявшей перед ним. Она по-прежнему казалась несчастной, но теперь в ее взгляде появилось что-то новое, и это нечто помешало Рейнхардту продолжить и объяснить, что он следовал за ней ненамеренно. Никогда не следует торопиться со словами. Если служебное положение позволяет ничего не объяснять, лучшее, что можно сделать – воспользоваться этим преимуществом.

Услышав свое имя, она замерла в напряжении, бледная улыбка растворилась в неверном свете фонаря, а речь из обвиняющей сделалась извинительной и сбивчивой. Рудольф не ожидал такой резкой перемены. Вернее сказать, он ожидал бы ее от кого угодно другого. Ангелика Мецгер вела себя абсолютно адекватно – для любой женщины, случайно нарушившей предписания, вышедшей на улицу в комендантский час и так некстати повстречавшей представителя власти. Для любой другой, но не для себя самой.
Казалось, его слова нисколько ее не успокоили, хотя были рассчитаны именно на такой эффект. Волнение фрау Мецгер ничуть не уменьшилось – об этом свидетельствовали и немного нервная затяжка, и последовавшая за ней внезапная сговорчивость. Рейнхардт ждал другого, чего-то вроде «так вы знаете, кто мой муж! Я имею право быть где и когда хочу» и прочего в том же духе. Но Ангелика Мецгер проявила неожиданную покладистость. Проще говоря – смутилась.

Дослушав извинения, Рудольф только кивнул и еще раз вгляделся в ее лицо, пытаясь за несколько мгновений увидеть больше, чем позволяет человеческое зрение. Фрау Мецгер, очевидно, не была до конца честна. Возможно, то, что он увидел в ее взгляде, было даже оттенком стыда – вполне вероятно, что так. От подруг не выходят такими потерянными и несчастными. А вот от любовника – вполне. Особенно если он проявил малодушие, испугавшись, что все станет известно ее супругу, и сообщил, что «все кончено». Версия подходила. Супружеские измены, пусть и на министерском уровне, тайную полицию не интересовали. Излишним любопытством Рейнхардт тоже не страдал – а потому не стал развивать неудобную для фрау Мецгер ситуацию, задавая вопросы о подруге, которой, со всей очевидностью, не существовало.

– Ваш муж поступает неосторожно, отпуская вас одну в гости в столь поздний час, – сказал Рудольф, подразумевая, что неосторожно поступает она сама, и этот случай – лишний повод об этом задуматься.
– Но, полагаю, ничего непоправимого не произошло. – А если и произошло, то это было личным делом Ангелики Мецгер. Ее и ее супруга. – Пойдемте, я провожу вас до машины. Чтобы у вас точно не возникло новых неприятностей.
Рейнхардт подумал о том, что эта идея может показаться его собеседнице не такой уж вдохновляющей, но он уже не видел иного выбора – ни для себя, ни для нее. Рудольф отступил на шаг, уступая даме дорогу, и жестом пригласил ее указать направление.

Он нарочно пошел на полшага позади. Лица фрау Мецгер так было не увидеть, зато с этого ракурса Рейнхардту открылось много нового. Зажатые плечи, напряженная спина, скованные, неловкие движения… Все это он уже видел неоднократно, во всевозможных вариациях. Страх. Да, их боялись – в особенности те, кто знал за собой вину. Очевидно, что фрау Мецгер тоже была знакома с этим чувством. Но вот загвоздка – в случае адюльтера бояться ей следовало отнюдь не тайной полиции. Или она решила, что офицер Гемайншафт побежит докладывать ее мужу об акте супружеской неверности? Нелепость. Впрочем, рассуждения женщин часто отличаются иррациональностью.

Автомобиль Ангелики Мецгер был припаркован перед обычным многоквартирным домом, номер которого Рудольф по привычке срисовал и запомнил на подходе. Он присмотрелся – напряженность в жестах его вынужденной спутницы никуда не делась. Рейнхардт заметил, что она не поднимает головы и старается не смотреть по сторонам. Сам он поступил в точности наоборот. Большая часть окон дома, перед которым они остановились, зияла чернотой; лишь несколько горели желтоватыми пятнами. Рудольф машинально подсчитал этаж. Он не рассматривал всерьез идею проверить, у кого гостила фрау Мецгер этим вечером, и отмечал детали скорее машинально, просто потому, что делал так всегда.

К почти детскому уверению, что больше такое не повторится, Рейнхардт отнесся равнодушно.
– Не сомневаюсь, – медленно произнес он, отмечая и тот факт, что голос Ангелики дрогнул, когда она говорила. Может быть, ерунда, обыкновенная женская паника?
Рудольф положил руку на крышу автомобиля с водительской стороны, еще раз неторопливо обвел взглядом горящие окна, после чего снова посмотрел на супругу министра.
– Вам нездоровится? Если вам нехорошо, я могу вас отвезти, – предложил Рейнхардт, не сводя с Ангелики цепкого взгляда. – Это меня нисколько не затруднит.

Липкий, сковывающий, леденящий душу, надламывающий голос, скрадывающий румянец и заставляющий белеть даже губы страх – вот что увидел Рейнхардт. Вне всякого сомнения, это его присутствие так влияло на Ангелику Мецгер, что казалось, еще немного – и дело кончится сердечным приступом. Впрочем, богатый профессиональный опыт подсказывал Рудольфу, что некоторым людям становится дурно от одного упоминания Гемайншафт, даже если они не успели нагрешить настолько, чтобы привлечь к себе внимание соответствующей инстанции. Это было объяснимо. Их не любили, их боялись. Они были исполнителями системы, а потому их – порой заслуженно – считали палачами, и подчас несколько неосторожных не слов даже – мыслей – в адрес власти стоили человеку многих седых волос впоследствии, когда где-нибудь на улице к нему подходил незаметный сотрудник в штатском и будто бы между делом задавал пару вопросов… А это было лишь самое безобидное напоминание о том, под чьим контролем находится город. Безобидное, но действенное, ибо едва ли не всякий хотя бы раз мысленно желал Гемайншафт «добра», и любое личное столкновение с ее представителями неизбежно вызывало ощущение, что тайная полиция следит не только за действиями, но даже за мыслями граждан Германии. В сущности, примерно в этом и заключалась их работа.

Фрау Мецгер, однако, не впала в истерику – напротив, взяла себя в руки, возвращая самообладание. Возможно, напомнила себе, что измена мужу – не государственное преступление, будь этот муж хоть трижды министром. Она даже нашла в себе силы предложить ему, офицеру Гемайншафт, его подвезти, хотя его общество, Рудольф не сомневался, было ей неприятно. Он имел полное право проявить настойчивость – формально его род деятельности оправдывал любую навязчивость. Однако Рейнхардт взглянул на молодое, но вместе с тем измученное лицо Ангелики и почувствовал что-то наподобие укола совести. Неужели служба может завести их так далеко, что, не находясь при исполнении, он позволит себе изводить несчастную женщину на основании одного лишь случайного смутного подозрения в том, что ей есть что скрывать от постороннего человека? Рудольф никогда не считал себя садистом, потому что не получал удовольствия от наблюдения за чужими мучениями. Обычно они не вызывали у него никаких эмоций – только размышления. В этот раз логика указывала на то, что фрау Мецгер никуда не исчезнет ни к утру, ни на следующий день, а проверить ее контакты при необходимости не составит труда. Пока же ни к чему кидать тень на доброе имя супруги Юргена Мецгера безо всяких на то вещественных оснований.

Рудольф убрал ладонь с крыши автомобиля.
– Спасибо, в этом нет необходимости, – сказал он. – Улицы сейчас свободны, но все же – поезжайте аккуратно, фрау Мецгер. Доброй ночи.

После этого Рейнхардт коротко кивнул и отступил с проезжей части на тротуар, прошел пару лишних шагов в направлении ближайшего подъезда, остановился, развернулся лицом к автомобилю Ангелики, медленно достал из кармана сигареты и зажигалку и неторопливо закурил. Он размышлял, не стоит ли прямо сейчас подняться наверх и обойти те несколько квартир, в которых еще горел свет, чтобы сразу закрыть все подозрения.