Впервые за несколько часов ей удалось остаться одной – спрятавшись от съемочной группы в одной из гостеприимно предоставленных телевизионщикам комнат, слабо пахнущей средством для полироли мебели и лавандой. Гул разговоров, медный перезвон телефонов и шорох бумаг доносился отдаленно, будто проходя сквозь толщу воды; все старались говорить и ругаться раздраженным, натянутым шепотом, и голоса становились похожими на потревоженный пчелиный рой. Утром они с Андреасом вновь и вновь просматривали утверждённые пресс-службой Канцлера вопросы, и взгляд у светловолосого мужчины был утренний, не ясный. Его нервозность и тремор всей съемочной группы передавались и Элле. Забившись в кресло в углу комнаты, надежно защищенное от взглядов останавливающихся на пороге комнаты, темноволосая впервые почувствовала, что у нее тоже дрожат руки.
У нее на коленях лежал конверт. Насмешливо белоснежный, без единой надписи или имени, он тем не менее попал в нужные руки. И Оберхофер не было нужды открывать его, чтобы узнать, что именно было внутри. Оставалось только гадать, какую именно фотографию из их совместной коллекции Эрик прислал ей сегодня – куда падает свет? На чем сделан акцент – на ее обнаженной груди под псевдо-кителем или лице? Она прямо почувствовала у себя во рту кислый запах дешевого вина, которое они пили той ночью, смотря «Ночного портье». Элле пришлось сделать глубокий вдох, заполняя легкие запахом лаванды и «ореховой» полироли, лишь бы избавиться от мерзкого ощущения внутри. Привычным жестом темноволосая прикоснулась к рубиновой сережке (она всегда носила на себе красное, как считала, на счастье) – а потом принялась рвать конверт на мелкие кусочки, снова и снова, пока больше не осталось ничего, что можно было бы порвать. Клочки она собрала и спрятала в сумку, напомнив себе их сжечь.
Дрожь в руках прошла.
Перед записью необходимо было поговорить с герром Канцлером, и она хотела сделать это сама. Поднимаясь наверх, в кабинет Энгельберга (внизу, уже не придерживаясь политики шепота, ругались друг с другом операторы, упоминая грубоватый досмотр личной охраны Канцлера и кого-то из технического отдела), ведя над перилами ладонью (но не прикасаясь к ним), Элла думала о своем наследии, подобном этому доме, который был разрушен одной из бомб. На том месте был построен супермаркет.
Стук каблуков темноволосой девушки мягко тонул в ворсе ковра. Встречи с Вольфом Энгельбергом Элла не боялась, просто представляя, чуть морщась от назойливых предупреждений его секретаря, что сейчас собирается войти в рабочий кабинет отца (всего на секунду на лестнице мелькнули острые плечи его дочери и ее аккуратно подстриженные волосы, а потом девушка скрылась у себя в спальне, громко хлопнув дверью). Своего рода, это было правдой. Он ведь и был отцом. Отцом новой Германии. Темноволосая чувствовала легкое возбуждение, от которого покалывало кончики пальцев, сродни тому, с которым ложатся спать дети в ночь перед Рождеством.
Только ее Рождество начиналось прямо сейчас – стоит только немолодому мужчине, стоящему около окна, обернуться. А после эфира каждый человек не только в Германии будет знать ее имя.
- Герр Канцлер, - Элла сделала шаг в глубь кабинета, прижимая к груди папку с материалами, свободной рукой разглаживая идеально завязанный галстук, - Меня зовут Элла Оберхофер, и я ведущая «Часа», - темноволосая чуть улыбнулась, а рука с шелковой ткани галстука перебралась на сережку. От красного шло приятное, успокаивающее тепло. Отчего-то в кабинете Федерального Канцлера Германии было так же уютно, как и в кабинете герра Оберхофера:
- Вы не будете против, если мы обговорим детали? Наши специалисты уже заканчивают установку оборудования в гостиной, и мы скоро сможем начать.
